Горение (полностью)
Шрифт:
"Милостивый государь Игорь Васильевич!
В связи с тем, что фотограф Московского охранного отделения Грузденский был в отъезде по причинам вполне уважительным, только сегодня ему передали фотографические карточки ссыльнопоселенцев Дзержинского и Сладкопевцева, кои совершили дерзкий побег из Якутской губернии. Фотографические карточки распечатаны Грузденским в количестве тридцати штук, показаны филерам и отправлены в железнодорожную жандармерию.
Остаюсь Вашего Высокоблагородия покорным слугою
подполковник фон Шварц". 11
По прошествии
И - не ошибся.
– Вот, - Шевяков достал письмо из десятка других, по форме похожих, - на ловца и зверь бежит. Все остальные-то о чем? "Хочу послужить верой и правдой делу охраны устоев Империи. Могу давать сведения о студентах, профессорах и революционерах". А это, извольте взглянуть, Глеб Витальевич, пахнет духами и написано на твердой бумаге.
– Дайте, - хмуро сказал Глазов и пробежал текст:
"Ввиду крайне тяжкого материального положения, в коем я оказалась, хотела бы увидаться с чинами охранного отделения Варшавы для беседы о моем возможном сотрудничестве. Я хорошо знакома с Розой Люксембург, Тышкой и Адольфом Барским в Главном Правлении социал-демократии Польши и Литвы, а в Варшаве мне были известны Ганецкий, Уншлихт (до его ареста), Винценты Матушевский, Каспшак и Дзержинский, когда он еще не был арестован. За услуги я хочу получать не менее ста рублей в месяц. Если это мое условие не будет принято, прошу не беспокоить себя ни звонком, ни письменным ответом. Елена Гуровская, Варшава, отель "Лион", тел. 64-91".
– Каково?
– спросил Шевяков.
– Для вас работа, Глеб Витальевич. А я потом с радостью оформлю э т о.
– Пусть ваши люди подберут все по Матушевскому с Ганецким и по Дзержинскjму, - сказал Глазов, продолжая с в о ю игру.
– Уже. Дзержинский-то сейчас в бегах, но я тут его братьев выявил, все они под филерским наблюдением. У его сестрицы, у Альдоны, родился младенец, кухарка там по моей части. Дзержинский, как записано в его формулярчике, имеет страсть к детям: агентура уверяет - заглянет всенепременно.
– Но его сестра живет в своем имении, в Варшаве не появляется.
– Так он, глядишь, к ней в имение-то и наведается. А мы - тут как тут.
– На что ориентировать Гуровскую?
– Как на что?! На сотрудничество, так сказать!
– Это я понимаю, - поморщился Глазов.
– Меня интересует сфера будущей деятельности.
– Сферу я определю. Когда вы будете убеждены, что человек она верный, я определю сферу.
– Что у вас по Гуровской собрано?
Шевяков протянул Глазову несколько листочков бумаги: друзья, родственники, знакомые.
Глазов, бегло просмотрев листочки, поднял трубку телефона, назвал барышне номер "64-91", кроша длинную папироску в ожидании ответа.
– Да.
Голос был ломкий, ждущий, красивый.
–
– Вот я и звоню. Добрый вечер, госпожа Гуровская.
– Добрый вечер. С кем имею честь?
– За вами подослать пролетку?
– не отвечая на ее вопрос, предложил Глазов.
– Или вы сами? Мы от вас недалеко.
– Я знаю. Пролетку подсылать не надо.
– Вуальку только наденьте, пожалуйста, чтоб лишних глаз не было, хорошо?
– Какую вуальку?
– голос на том конце провода дрогнул, выдал х а р а к т е р, который подчиняться не любит.
– Желательно темную. Мой помощник вас встретит у входа через десять минут.
Положив трубку на рычаг, Глазов попросил Шевякова:
– Начальному общению просил бы не мешать, Владимир Иванович, я предпочитаю работать соло.
– Хорошо, - чуть помедлив, ответил подполковник, - у каждого, как говорится, свой стиль. Ни пуха ни пера.
– Спасибо.
– А "к черту"?
– Не знаю, как у вас по части юмора, Владимир Иванович, а то б послал...
...Ротмистр усадил Гуровскую в кресло, предложил чаю с лимоном и осведомился:
– По отчеству как позволите вас называть?
– Казимировна. Елена Казимировна.
– Меня зовут Глеб Витальевич. Рад знакомству и благодарю за письмо. Но сразу хочу сказать вам, Елена Казимировна, о ста рублях не может быть и речи. Бога ради, не сердитесь и постарайтесь меня выслушать непредвзято. Мы сто рублей редко кому платим. Да что же тут секретиться, я - чуть больше ста получаю, а ведь к этим деньгам шел семь лет. Конечно же, окажи вы государю и охране какие-то особые услуги - мы можем обратиться с хлопотами в Санкт-Петербург, в Департамент полиции.
– О какой сумме может идти речь?
– Прежде чем я отвечу вам, сблаговолите объяснить, на какие цели вам надобны деньги?
– Надоело в нищете жить.
– Не верю.
– Почему?
– Да просто-напросто потому, что вы говорите неправду.
– Я говорю правду.
– Если вы говорите мне правду, возможны два исхода, Елена Казимировна. Первый: мы установим, что вас к нам подослали "товарищи", но сие - вряд ли, слишком вы открыто лжете. Второй: вы ничего не знаете о революционерах и пришли нас шантажировать, ибо в той среде, которую вы изъявляете желание о с в е щ а т ь, очень быстро обнаружат человека, которому, по вашим словам, "надоела нищета", и перестанут такому человеку верить. Зачем вы тогда нам? Ради какой корысти? Итак, я повторяю свой вопрос...
Гуровская перебила его нервно:
– У меня есть друг. Он голодает.
– А вы? В каких условиях живете? Где? На какие средства?
– Отец умер. Я учусь в Берлине. Мама высылает мне крохи, чтобы я могла снять мансарду и не умереть с голода.
– Вы учитесь медицине?
– Да.
– Ваш друг - поэт?
– Да... Хотя больше, кажется мне, публицист. Откуда вы знаете об этом?
– Он сейчас в Варшаве?
– не отвечая Гуровской, продолжал Глазов.
– Да.