Гори
Шрифт:
– Мне нравятся твои фотографии. Ты ловишь то, что не так легко запечатлеть. – Я провела рукой по фотографии девочки с отрешенным, каким-то космическим, взглядом, сидящей на ступеньке лестницы.
– Спасибо. Я люблю улавливать такие моменты, когда люди наиболее естественны в выражении своих эмоций.
– А давно ты этим занимаешься?
– Я начал серьезно заниматься этим с прошлого года, как перешел учиться в этот класс и мне нужно было что-то делать для себя. – Ваня прикрепил фотоаппарат к штативу. – Сядь, пожалуйста, на стул.
– Ты учился в другой школе?
–
Я послушно села, поправив задравшееся до середины бедра платье. Какое выражение лица мне принять для школьной фотографии? Невольно вспомнилась вчерашняя фотосессия, где мне не приходилось думать о том, какое сделать лицо. Порой мне казалось, что я настолько привыкла надевать маски, что и сама забыла, какая я, настоящая. Ване, явно, не повезет со мной в плане раскрытия каких-то искренних эмоций. Что же мне сделать? Улыбнуться? Сделать серьезное лицо, как на паспорт?
– Мне принести парочку книг или всю библиотеку сюда, чтобы я увидел ту самую необыкновенную девушку? – На губах Вани играла усмешка, но взгляд был серьезным.
Он только что сделал мне комплимент? Или это мне показалось? Могу ли я ему нравится? Обычно, моя миловидная внешность привлекает внимание парней. Но нравлюсь ли я именно Ване?
– Ну это же просто фотография для стенда, а не какой-то проект офигенных девушек. Я просто не очень люблю фотографироваться. – Я улыбнулась и тут же щелкнул затвор.
– Какая у тебя любимая книга? – спросил Ваня, что-то настраивая на фотоаппарате.
– У меня их очень много, даже не знаю, что назвать. Пожалуй, сейчас это “Маленький принц”. Каждый раз, когда я его перечитываю, открывается что-то новое.
Я прикусила губу. Зачем я назвала это произведение? Ваня еще подумает, что я из всего литературного наследия выбрала детскую сказочку. Надо было назвать что-нибудь из Достоевского или из Куприна. Но было уже поздно. Сказанного не воротишь обратно.
– Это очень хорошее произведение, но очень грустное. – Ваня вновь защелкал затвором, а в моей голове закружились воспоминания.
Когда умерла Женя, мир вокруг перестал быть цветным. Он в одно мгновение сделался тусклым и серым. Первые дни мама и бабушка рыдали не переставая, папа занимался организацией похорон, а я просто лежала на своей кровати, часто посматривая на пустую кровать напротив, и молчала, не проронив ни слезинки. Это было странное время, когда осознание того, что моей сестры больше нет, еще не пришло, и отупляющая боль еще не настигла. Тогда я просто читала. Читала залпом, не разбирая книг.
Настал день похорон. И когда я увидела мою сестру, лежащую в гробу, неподвижную, бледную, будто сделанную из воска, только тогда я поняла, что ничего больше не будет. Не будет наших танцев на кровати в бессонные ночи при неярким свете ночника, не будет ее волшебных картин, не будет нашего совместного чтения, вообще ничего больше не будет. Мир уже двигался дальше. Все так же вставало солнце по утрам, уходила зима, щебетали птицы на деревьях, чувствуя приход весны, люди становились веселее и добрее, чувствуя в воздухе зачатки солнечного,
После похорон сестры папа с головой погрузился в работу, а мама постепенно начала свой путь к алкогольной зависимости. Я осталась наедине со своим горем, к которому постепенно, день за днем, прибавлялось чувство вины. Я не была рядом с Женей, когда она умерла. Я вообще не была рядом с ней. Ни в больнице, ни дома, нигде. Потому что мне не хотелось. Ходить на вечеринки и свидания хотелось, а быть рядом с больной сестрой не хотелось. И теперь уже ничего не вернуть назад.
В тот год мне казалось, что еще чуть-чуть и я сошла бы с ума. Я как будто разом потеряла всех, кого любила. И в очередной раз меня спасли библиотечные книги, которые уводили меня туда, где нет места реальности. И лучше других книг с этой ролью справился “Маленький принц”, которого я перечитывала уже совсем с другим смыслом, потому что до этого не терзалась вопросами, что случается после смерти, и зачем нам дана наша жизнь.
А потом мама пришла в себя и взялась за меня. В прямом смысле взялась. Каждый мой шаг был выверен с безошибочной четкостью. Раньше она занималась по большей части сестрой, потому что той всегда нужно было ее внимание. Но теперь мама начала жить мной. Только мной. К тому времени, кажется, я и разучилась дышать самостоятельно.
– Все нормально?
Я кивнула в ответ, надеясь, что мои воспоминания не сильно отразились на лице, и Ваня этого не заметил. Но он заметил. Его проницательный взгляд задержался на мне несколько дольше, чем следовало.
– Наверное, нелегко переезжать постоянно с места на место. Каждый раз все то же самое и одновременно совсем другое.
Я посмотрела на него, широко распахнув глаза. Как точно он определил мои чувства, как правильно он это озвучил. В это время Ваня и не думал останавливаться снимать. Я опустила глаза, смущаясь от его взгляда даже сквозь объектив.
– Я ненавижу переезды. Если бы я могла выбирать, то всегда жила в каком-то одном месте.
– И какой это был бы город?
– Мне очень понравилось в Петербурге. Хотя я и не люблю холод и дождь, но мы прожили там дольше, чем где-либо еще. И там остались мои друзья, – я непроизвольно вздохнула.
– И твой парень? – Ваня сделал еще пару кадров, снимая мое замешательство, возникшее от его вопроса.
– У меня нет парня.
Он кинул на меня задумчивый взгляд из под своих длинных ресниц, но ничего не сказал. Как жаль, что я совсем не разбираюсь в оттенках эмоций на лицах людей, кроме, пожалуй, самых явных. Я заправила за ухо выбившуюся из хвоста прядь волос.
– По-моему, достаточно отсняли, – сказал Ваня, снимая фотоаппарат со штатива. – Скоро звонок на урок. Нужно поспешить.