Горицвет. Лесной роман. Часть 1.

Долевская Яна

Ожидание ответа, между тем, явно затягивалось. Все взгляды, обращенные на Аболешева, стали по-разному напряжены, но сам Павел Всеволодович молчал, как ни в чем не бывало. Его невозмутимость и твердое нежелание отвечать мало-помалу начали производить впечатление чего-то естественного. В итоге в неловком положении оказались все те, кто побуждал его к этому молчаливому обособлению.

– Скажите, Аболешев, вы любите музыку?
– с новой отточенной прямотой обратился к нему Грег, упрямо рассчитывая добиться какой-то своей, по всей видимости, вполне определенной цели.

– Вовсе нет, - сказал Аболешев, переводя глаза куда-то в сторону.

– Как так?
– Ляля оторопела.
– Вы, должно быть, шутите? Но вы же все время музицируете, не говоря

о том, что не упускаете случая послушать других, и неужели же вы можете...

– Просто я не знаю ничего лучше, - прозвучало в ответ откуда-то со стороны, поскольку Павел Всеволодович все еще рассеянно осматривал аляповатый интерьер зала, как будто слегка удивляясь тому, что очутился в таком странном месте.

XXV

– Вот те на, - буркнул Николай Степанович и, вероятно, пожелав сгладить общую неловкость от этого эпизода, добавил довольно глубокомысленно: - Как всегда, принявшись говорить об абстракциях, мы упираемся в стену, а по сему, я умываю руки. К тому же, Павел убежал из синема, а я-то, признаюсь, досмотрел фильму до конца и с преогромным удовольствием.

– А я не понимаю, как можно всерьез воспринимать всю эту бутафорию, - с волнением повторила себя Ляля.
– Все эти размалеванные физиономии, высокопарные жесты, дикая мимика просто ужасны. Жекки вот чуть не разревелась. Разве не странно? Просто не понимаю.

– А вот это уж никуда не годится, - заметил Грег.

Жекки почувствовала, как за несколько минут изменилось настроение этого человека. Казалось, он совершенно перестал замечать ее. Зато то и дело бросал напряженные взгляды на Лялю. Он с неподдельным любопытством прислушивался к ее многословным изречениям, тогда как фразы Лялиных оппонентов словно нарочно процеживал сквозь сито обостренной симпатии к ней, не оставляя им ни малейшего шанса быть одобренными. "Ну и прекрасно, - подумала Жекки с необъяснимым стеснением, - может, его угораздит даже влюбится в нее. На здоровье". В самом деле, ощутив эту внезапную охлаждающую перемену, Жекки незаметно для себя перестала испытывать угнетенность от присутствия Грега, хотя что-то необъяснимое не позволяло ей полностью избавиться от нее. "Самое главное, чтобы сестрица не увлеклась".

– Синема, пожалуй, еще не заслуживает названия искусства, - сказал после недолгой паузы Грег,- и в этом вы, Елена Павловна, безусловно, правы. Пока оно слишком грубо и непритязательно, но я... Знаете, я смотрю на него с немалой надеждой. Как человек меркантильный, я даже позволил себе вложить кое-какие средства в нашу крымскую студию.

– Вы владелец киностудии?
– воскликнула Ляля.

– Точнее - совладелец. Стараюсь не отстать от века. Фильмовая промышленность уже сейчас довольно прибыльна, но я думаю, в будущем сможет приносить намного больше. Кстати, как называлась картина, которую вы смотрели?

– Ой, - с досадой проговорила Ляля, - ведь только что помнила. Как-то так замысловато... Что-то такое...Ты не помнишь?
– обратилась она к мужу.
– Помню актриса - мадмуазель Тимм. И что-то такое словно бы красное с черным.

– Мертвые цветы, кажется, - сказал доктор Коробейников.

– Горящие цветы, - не выдержала Жекки, вынужденно взглянув на Грега.

– Правильно, - подтвердила Ляля.
– Как это я забыла.

– Ах, это. Ну, в таком случае, - протянул Грег все с той же успокоительной манерой благодушного невнимания к Жекки, - могу сообщить, что ее соорудили у Стоженкина наши злейшие конкуренты. Неужели вам понравилось?
– и, не дожидаясь ответа, прибавил: - Сам я мало что смыслю в синема, и вообще фильмы, как и спектакли, ставят режиссеры. А я просто вижу ежемесячные отчеты о доходах, расходах, о уже отснятых картинах, готовых к показу. Словом, я денежный мешок для этих самых цветов.

– Как это ужасно звучит, - вздохнув, сказала Елена Павловна. Ее искренность не могло поколебать даже желание понравится приятному ей человеку.
– Вы не находите?

– Нимало, - ответил Грег.
– По-моему, все, что перетекает в мой карман, звучит восхитительно.

–

Ну, это уж слишком, - чуть не шипя, восстал Николай Степанович, - Послушайте, вы, вы, милостивый государь... нельзя же так, в самом деле. Разумеется, ваша откровенность, делает вам честь, но не сочтите за труд, воздержитесь от нее хотя бы в нашем присутствии. Во всяком случае, прошу учесть, что я не намерен далее сносить... мм...

Лицо доктора словно бы сузилось, голос стал прерывистым. Окончание фразы застряло у него где-то под языком, затвердевшим от гнева.

– Да, полноте, Николай Степанович, - Грег нехотя улыбнулся.
– Чему вы так возмутились?

– Разве я возмутился? - Доктор нервно переставил пустой бокал, зачем-то переложил с места на место нож и вилку.
– Я... я восхищен.

Само собой, в эту минуту ему следовало обрушить на противника неудержимую лавину гнева, презрения, хорошо продуманных аргументов, статистических данных, изобличающих во всей полноте преступную подноготную капиталистического хищничества, а заодно и всех его беспринципных адептов. Но вместо этого Николай Степанович растерянно моргал, смотрел куда-то вдаль и как будто сквозь, и видел перед собой не насмешливый прищур нахального дельца, а покосившийся серый дом на фоне унылого неба - небольшой фельдшерский пункт в Новосспаском, куда третьего дня ездил с инспекций. Почти семь лет он добивался, чтобы там открыли волостную больницу, всего лишь вторую волостную больницу в уезде, чтобы, по крайней мере, из ближайших деревень мужики обращались туда, а не тащились за тридевять земель в Инск. Но ни у казны, ни у земства не находилось средств. Вместо больницы открыли фельдшерско-акушерский пункт. Акушерка, Нина Савельевна, да фельдшер - вот и весь персонал. По их словам, каждый день привозят больных, рожениц. А куда их девать? Этот пункт не обеспечит и четверти потребностей. Вспомнил, как по приезде прооперировал бабу с неправильным положением плода. Ребенок умер, а баба осталась жива. Потом вышел на крыльцо. Мимо медленно шли старик, две бабы с девчонкой, а впереди мужик с небольшим ящиком на плече. Пригляделся - сколочен кое-как из плохих досок, не сразу даже догадался, что он такое. Шли тихо, молча, бесчувственно. "У этих и покрестить не успели, - пояснила Нина Савельевна, - так за оградой закопают. Помер младенчик на второй день, как родился. Кажется, мальчик". С ее же слов, в Новоспасском каждую неделю хоронят по пять-шесть младенцев. Тамошнее приходское кладбище пользуется популярностью. Из ближайших деревушек свозят хоронить туда же. Что ж, младенческая смертность - явление в здешних краях столь заурядное, что сами мужики не считают смерть своих новорожденных слишком большим горем. Впрочем, их равнодушие к смерти общеизвестно, и кажется, идет от равнодушия к жизни. Хотя, собственно, он всего лишь врач, и ему нет дела до их философии. Ему нужно работать. Только и всего.

Николай Степанович оглянулся. Грег все еще нахально щурился, разглядывая его, будто смакуя нечто забавное.

– Прошу простить меня, господа, - сдавленно проронил Николай Степанович и озлобленно сверкнул на Грега из-под пенсне.

– Мне, право, не за что вас извинять, - немедленно возразил Грег.

– Полноте, господа, - умоляюще воззвала к ним Ляля.
– Мы все вправе быть хоть иногда искренними, а значит - не к чему эти ваши упреки друг другу. Я полагаю, вы найдете много общих тем для более приятных разговоров. Надеюсь, Грег, вы не откажете пожаловать к нам в субботу? Небольшое сборище любителей хорошей музыки отвлечет вас от дел. Вы ведь не имеете ничего против музыки?

– Благодарю вас, Елена Павловна. Я приду.

Легкая медлительность, предшествовавшая его согласию, наверняка была непредумышленной, случайной. И лишь обостренный до предела предубеждением и непонятной взволнованностью слух Жекки едва-едва уловил в его ответе тщательно скрытое смущение. Да, ведь он согласился прийти, но ничего не сказал о своем отношении к музыке. Последний вопрос Ляли - зеркальное отражение того, что он сам совсем недавно навязывал Аболешеву, - так и повис в воздухе.