Горицвет. Лесной роман. Часть 1.
Шрифт:
Через пять минут копыта лошади уже звонко стучали по деревянному настилу. За настилом начинался небольшой мост, упиравшийся в двухъярусную частную пристань - трактир "Выпь". Расплатившись с извозчиком, Соломон Иванович прошелся, размял ноги. Встал, облокотившись о перила моста, глянул на растворенные в воде маслянистые пятна света, бьющего из окон трактира-поплавка. Прислушался к дальним уплывающим звукам веселого вальса, и, щелкнув крышкой золотых часов, озабоченно взглянул на циферблат. Часы показывали ровно шесть.
– Не беспокойтесь, - услышал он за
Соломон Иванович оглянулся, чувствуя себя застигнутым врасплох, хотя вроде бы не ожидал встретить опасность. В двух шагах от него на мосту стоял невысокий коренастый человек, одетый явно не по погоде в теплое толстое пальто, черную каскетку со сдвинутым к носу козырьком и обмотанный поверх поднятого воротника полосатым шарфом. Полутьма и шарф скрывали лицо человека, и дабы не обознаться, Соломон Иванович, немного волнуясь, проговорил фразу, заранее предусмотренную как раз на такой случай.
– Если вы играете в покер, то вам лучше идти прямо к Херувимову. Его кабак здесь самый известный.
– Ах, да, - на бледном лице человека в толстом пальто промелькнула полуулыбка.
– Благодарю вас, я предпочитаю игры попроще.
Услышав отзыв, Соломон Иваныч в свою очередь широко улыбнулся, поняв, что Охотнику на самом деле нравятся только сложные игры, настолько сложные, что даже необходимый условленный порядок встречи с агентом он как будто извинял за его детскую наивность.
– Мне нужно очень многое вам сообщить, - поспешил сказать Соломон Иванович, - и смею надеяться, вы узнаете нечто весьма любопытное.
– Я читал ваши последние донесения, - прозвучало в ответ.
– В них как всегда много толкового. Но должен сразу предупредить - все, касаемое коммерческих операций с землей и ваших махинаций с железнодорожной концессией, меня совершенно не занимает.
Шприх опешил от неожиданности. Как не занимает? Чего же ради он сюда притащился? Неужели мошенничество, то есть прямое воровство казенных средств на сотни тысяч рублей, втянувшее почти всю губернскую верхушку, включая вице-губернатора и нескольких влиятельных чиновников из Петербурга, больше не достойно внимания департамента полиции? Кто же этим заинтересуется, окружной прокурор, жандармы? Или... и тут мысль Соломона Ивановича сделалась столь тонкой, что он почувствовал болезненный импульс крови в левом виске. Или они все повязаны. Тогда приготовленное сообщение, в самом деле, покажется Охотнику смешным.
С другой стороны, избавление с помощью сыскной полиции от полудесятка жадных людей из казенных ведомств, негласно участвовавших в предприятии Грега, было немаловажным мотивом Соломона Ивановича, так как доходы поверенного напрямую зависели от доходов его доверителя, то есть Грега. И чем меньше захребетников пришлось бы одаривать плодами их общих трудов, тем на большее личное вознаграждение можно было рассчитывать. Но если уж государственные мужи готовы покрывать воровство друг друга, то почему бы не получить компенсацию за те же труды хотя бы от тех, кто при удобном стечение обстоятельств осмелится на шантаж?
Последнее предположение вернуло Соломону Ивановичу пошатнувшуюся, было бодрость духа. Он посмотрел в лицо Охотника, но тотчас отвел глаза. Каким бы опытным собеседником он ни считал себя, но не сумел скрыть изумления, настолько изменилось это лицо со времени их последней встречи. И как бы в подтверждение впечатлений, пробежавших по глазам Шприха, Охотник немедленно закашлялся неудержимым лающим кашлем. Содрогаясь всем телом, он достал из кармана скомканный платок в темных пятнах, очевидно уже не раз извлекавшийся с той же целью.
– Да, дорогой Гиббон, - сказал он, отдышавшись, после того, как кашель прекратился, - чахотка. Дело дрянь. Соломон Иваныч, обычно с самодовольством воспринимавший свое агентурное имя и, особенно, из уст такого важного лица, каким был Охотник, на сей раз лишь раздосадовано выдохнул:
– Неужели...
Он отлично знал, что чахотка весьма заразная болезнь, поэтому попятился и встал несколько боком.
– Хорошо, - заметил Охотник с кривой ухмылкой.
– Что?
– не понял Шприх.
– Хорошо, что вы так опасаетесь за свою жизнь. Стало быть, я в вас не ошибся. Вы не упустите шанс сквитаться со своим врагом и моим...
– Охотник запнулся, как будто подбирая точное слово, - моим альтерэго.
Соломон Иванович ничего не понял, но про себя отметил, что дело, похоже, действительно дрянь.
Розово-лиловый свет сумерек уже незаметно перешел в однородную и потому успокоительную полутьму. Маслянистые желтые отблески огней плескались в отяжелевшей воде, ударяясь о стенку пристани. И этот равномерный, сонный плеск тоже имел в себе что-то умиротворяющее. Прислушиваясь к нему, Гиббон с Охотником не на долго замолчали.
– Приходится признать, - сказал, прерывая безмолвие, Охотник, склоняясь над перилами и задумчиво глядя в расходящуюся под ними черную, отливавшую антрацитом, водную гладь, - я не рассчитал силы. Наверное, слишком увлекся.
Было похоже, что, погрузившись в какие-то свои неотвязные мысли, он по привычке рассуждает с самим собой или, в лучшем случае, обращается к той млеющей бездне, что плыла у него под ногами. Во всяком случае, он не утруждался доступностью сказанного для слушателя. Многие слова, брошенные в черноту замершей реки, просто не доходили до Гиббона, бесследно пропадая во мраке.
– Всю жизнь гонялся за тем, кого считал единственной стоящей добычей. Сжился с ней, сделался почти что ее тенью. Иной раз думал, протяни только руку - и будет моя. Но не тут-то было, Зверь всегда опережал, оказывался хитрее. Я проигрывал, может быть, проиграл совсем. Но видите ли... мне нельзя умирать сейчас. Для смерти я слишком взволнован. Мне необходим покой, нужна уверенность, что моя тень не задержится здесь надолго. И вот отчего я вынужден прийти сюда и говорить с вами, любезный Гиббон.