Горицвет. Лесной роман. Часть 1.
Шрифт:
Румяный помощник, недоумевая, уставился на Грега. Возмущаться вслух он, видимо, не посчитал возможным. В это время банкир Федор Федоровича о чем-то оживленно толковал с Восьмибратовым, а Жекки чувствовала, что падает в глубокий черный колодец, об дно которого неизбежно размозжит себе голову. Передать свои ощущения в адрес Грега она была не в состоянии. Слишком уж кричащими и отчаянными они были.
– Должен сказать, я завидую вам, Савелий Яковлевич, - сказал Грег, оборачиваясь на голоса у себя за спиной.
– Чему? Да я все одно не поверю, - загудел бас Восьмибратова, - уж больно вы, батюшка, человек достаточный, чтобы чем-нибудь во
– Вы покровительствуете хорошеньким женщинам, которые меня не хотят знать. А это, согласитесь, заслуживает зависти.
– Да нешто есть такие женщины?
– съехидничал подоспевший банкир.
– Грешно же вам насмехаться над стариком, - опять загудел Восьмибратов.
– Да и об чем сыр-бор?
– Я о вашем поручительстве госпоже Аболешевой. Вы лишили меня чести, быть может, оказать схожую услугу, на которую я всегда рад претендовать.
– Какое поручительство? С ума вы что ли посходили, вон, с Федей на пару? Этот мне толкует с утра про какую-то благотворительную кассу, вы про какое-то поручительство.
– А вы взгляните.
– Грег протянул Восьмибратову исписанный лист бумаги. Савелий Яковлевич, беспокойно пошарил в карманах, вытащил очки и, нацепив их на большой пористый нос, стал читать.
– Бумага составлена верно, - сказал он, закончив чтение и складывая очки, - да только вы же знаете, батюшка, поручительств-то я давно никому не даю. Зарок такой на себя наложил, грешен. И подпись здесь не моя. Одно слово - бумажка ваша фальшивая.
Жекки услышала, как охнул и грузно осел, откинувшись на стуле, румяный помощник управляющего. Увидела, как окаменел, впиваясь в нее, банкир. Как весело блеснули масляные глазки кривоногого поверенного. Заметила и то, с каким просчитанным безразличием Грег положил обратно на стол разоблаченное им поручительство. Как при этом холодно смеялись его обжигающие угольные глаза.
– Боюсь, Евгения Павловна, вам придется искать кредит в другом банке, - сказал он, и, отвернувшись с невозмутимым видом, направился к кабинету хозяина.
– Вернее, у живоглотов-ростовщиков, а уж в банки, надо думать, вам дорога заказана, - поддержал Грега Восьмибратов и степенно последовал за ним.
– Как вам не стыдно, - услышала Жекки еще чей-то голос.
– Как вы осмелились, да что это такое, в самом деле?..
– прозвучало рядом с ней. Она не видела ни лиц, ни предметов вокруг себя. Их заволокло сплошным обморочным туманом.
– Я буду вынужден сообщить в полицию...
– Да, да конечно, - это, кажется, говорила уже она, не понимая, что и почему говорит.
Ее не стали удерживать, когда она поднялась, и, пряча лицо, прошла к выходу. Возможно даже, своим растоптанным видом она успела вызвать сочувствие кое у кого из находившихся в зале людей. Во всяком случае, румяный Сергей Владимирович не преминул поднять с пола и вернуть оброненные ею перчатки. Но для нее больше не существовало ничего кроме унижения и ясного осознания неудачи.
XXXV
"Все кончено, в банке мне теперь не выдадут ни копейки", - это первая и самая невыносимая мысль, возникшая у нее после того, как она вышла на улицу, заслонила собой все прочие. Плакать ей не хотелось. А вот ругаться, пожалуй.
Она и сейчас ни капельки не жалела, что пошла на такой откровенный подлог, как фальшивое поручительство, потому что не видела другого выхода. Знакомые со средствами не хотели выступать поручителями за нее, зная, в каком печальном положении
Несколько сильнее бередило нервы чувство униженности. Да, это было второе по важности и очень болезненное чувство. В особенности, потому что Жекки не часто его испытывала. Как говорил папа, почувствовать себя оскорбленным - редкая по нашим временам привилегия людей, способных дать себе отчет в оскорблении. Жекки, видимо, входила в число этих несчастных избранных.
"Чертов Грег, чтоб ему было пусто..." Она понимала, что первая интуитивная неприязнь к Грегу уже переросла в более значительное и глубокое неприятие, что выпестованная в ней ненависть после сегодняшней выходки неизбежно будет иметь самые губительные последствия. Для нее или для него - не важно. Но главной, все же оставалась мысль о провале дела, о неразрешимой теперь задаче найти пять тысяч рублей, от которых зависело спасение Никольского.
Жекки медленно шла по узкому тротуару Дворянской улицы. Двое или трое встреченных ею знакомых поздоровались с ней, и она незаметно для себя им ответила. Лихой извозчик еле-еле успел сдержать шибко разогнавшуюся лошадь, когда Жекки неосторожно вздумала проплестись на другую сторону мостовой прямо перед мчащейся пролеткой.
Солнечный свет затоплял улицу прозрачными потоками золота. Слепил яркими вспышками, отражавшимися в окнах домов, в немногочисленных пыльных витринах лавок, в куполах Спасского собора, поднимающегося в конце набережной. Проходя по Садовому Бульвару, Жекки ободрилась от пряного запаха опавшей листвы. Золотые, переливающиеся на ветру кроны огромных лип, отбрасывали на мостовую и дорожки аллеи подвижные тени. В их странных дрожащих сплетениях пестрели фантастические рисунки. Разгадывание их почему-то успокаивало. Жекки брела так медленно, что пробегающие у нее под ногами лилово-светящиеся кружки, силуэты и целые гирлянды диковинных цветов сливались в одно целостное видение, напоминая сказочный ковер, расстилавшийся по мере того, как она на него ступала. На набережной веяло слабым холодом остывающей большой реки, но было почти так же жарко как в летний полдень, поэтому Жекки поспешила снова свернуть на тенистый Бульвар, а оттуда перешла на Николаевскую. Солнце утомляло ее.
Домой возвращаться не хотелось, а неплохо было бы где-то перекусить. Наудачу ей вспомнилось, что в этот приезд она еще не навещала свою единственную инскую приятельницу - Мусю Ефимову, которая держала собственный модный магазин дамского платья. Он находился как раз поблизости. Жекки всегда заказывала платья в этом магазине и находила, что они мало чем уступают туалетам московских или петербургских модниц.
Муся была мастерицей. Все самые последние заграничные новинки из мира модной одежды доходили до нее с минимальной для глухой провинции задержкой, поскольку журналы мод "Gazette du Bon Ton" и "Journal des Dames et des Modes" выписывались прямо из Парижа и доставлялись при посредстве важного почтового чиновника, который считался почему-то ей обязанным. Служившие у нее портнихи, руководимые опытной и строгой напарницей Муси Ниной Францевной, были старательными и послушными, отчего в сшитых ими платьях всегда сохранялся не искаженный исполнением образец.