Горицвет. Лесной роман. Часть 1.

Долевская Яна

Грег в ответ громко рассмеялся.

– Ну что с вами делать, - сказал он, сбрасывая с ресниц повисшие на них веселые слезинки.
– Дорогая моя, вы лишний раз убеждаете меня, что я в вас не ошибся. Вы - существо, не склонное к послушанию. И вот почему мне было бы так жаль разорить вас.

Жекки не могла видеть себя со стороны, но и без того поняла, что кровь разом отхлынула от ее лица, и даже губы мгновенно похолодели. А Грег сделал вид, что не заметил ни бледности, ни смертельного испуга в ее застывших глазах, как-то слишком скоро утративших стальной блеск. Он хладнокровно поднялся и сделал несколько неторопливых шагов по кабинету.

В его свободных

движениях, в гибкой и сильной грации играющих под одеждой мускул, Жекки виделось теперь нечто, роднящее его со стервятником. Словно бы между делом, как бы между прочим, как будто ему было все равно, он сказал, что собирается ее разорить. И может быть, поэтому его слова прозвучали с такой зловещей правдивостью. Значит, все эти разговоры не выдумка. Значит, он, в самом деле, собирается выкупить по дешевке ее землю. И сейчас он так уверен в успехе, что уже не считает необходимым это скрывать. Жекки едва сдержала ярость.

Конечно, ее предупреждали. Она сама прекрасно знала об этом и пыталась, делала, что могла, чтобы предотвратить такой ход событий. И все же, услышав об уготованной ей участи, почувствовала стародавнюю иссушающую дурноту. Стены кабинета сразу же наполнились красным, стали сдвигаться. Перед глазами поплыли бордовые мутные круги, и все ее внутренности как будто опалило колючее знойное пламя. Задыхаясь, она начала судорожно без силы глотать ртом сухой воздух и, наверное, лишилась бы чувств, - ведь она и без того не вполне оправилась от ночного возлияния, - если бы чья-то твердая рука не поднесла к ее губам стакан с холодной водой.

– Ваша привязанность к дому, по-моему, вас погубит, - услышала она немного взволнованный голос Грега.
– Все что слишком, в наши дни выглядит нелепо.

От воды Жекки полегчало. Вздохнув полной грудью, она снова начала свободно дышать. Краснота перед глазами постепенно рассеялась. Грег, как ни в чем не бывало, снова уселся рядом. Та же расслабленная поза: откинувшись на спинку, рука на подлокотнике, нога на ногу, то же невозмутимое лицо. Только в глазах вместо пугающей беззастенчивости, засветилось нечто до того притягательное, что Жекки невольно, впервые за всю эту ночь, вспомнила про Серого.

Господи, боже мой, Серый!.. И как это она забыла, как у нее вылетело из головы то, что уже стало почти неизменной частью размышлений всех последних дней. Она так тщательно готовилась к тому, чтобы поведать Грегу о своем подслушивании в трактире, что едва вспомнила о нем. Но вот, кажется, наступил тот самый удобный момент, который она так долго выжидала.

Сейчас Грег перестал давить своей снисходительностью. Угрожающий вид стервятника сменился вполне мирным обликом отдыхающего дельца, а в душе самой Жекки вскипела такая непреодолимая неприязнь, такое страстное желание расквитаться за все вынесенные по его милости мученья, и самое главное - за его готовность без всякого сожаления уничтожить мир, частью которого он являлся, что она больше не могла медлить. "Во истину, не ведает что творит", - подумалось ей между прочим.

Не на долго она представляла, как болезненно исказится лицо Грега, когда она откроет ему, что знает, кто он такой. С каким удовольствием поймает в его взгляде вместо самонадеянного спокойствия опасливую растерянность. Как вся его пресловутая невозмутимость разлетится впрах, как вместо пугающего ощущения звериной силы, почувствует идущую от него неуверенность и затравленное ожидание чего-то неизбежного. Совсем неплохо было бы увидеть все это своими глазами. Заочное торжество омрачало лишь одно, но весьма существенное обстоятельство. Серый... Она не могла

бы его предать. Ее любовь к волку не вместила бы боли, причиненной любимому существу, даже если эта боль переносилась на человеческого двойника, даже если этот двойник был совсем не похож на того, кто был ей так безмерно дорог.

Не умея быстро совладать с обуревавшими ее сомнениями, Жекки снова запнулась в полушаге от решения, не рискуя начать исповедь прямо сейчас. Ее признание снова отодвинулось. К тому же Грег счел возможным прервать молчание, не дожидаясь ее откровений.

– Довольно странно - сказал он, словно продолжая прерванную мысль, - что вы подозреваете меня в разбое. Неужели вы полагаете, что добывая деньги обманом и оправдывая эти неблаговидные средства своей привязанностью к вашему Петровскому или как там его зовут, ваше родовое гнездо...

– Никольское...
– четко и резко заявила Жекки.

– Ну вот, своей привязанностью к Никольскому, вы тем самым обеляете себя в общественном мнении или, тем более, перед господом богом, если вы в него верите?

Жекки думала, примерно что-то такое в этом роде.

– Мне все равно, обеляю я себя или нет, - сказала она.
– Я всего лишь поступаю так, как считаю нужным.

– А я так думаю, никакой разницы между вашим благородным порывом к освобождению от долговой кабалы и моим грубым стяжательством не существует. За исключением масштаба денежных рисков. Правда, в отличие от вас, я не придумываю себе оправданий. А посему, можете не сомневаться - я заполучу сполна все двести десятин вашей худой землицы с сосновым лесом в придачу через посредство Земельного банка и не испытаю при этом ни малейшего укола совести. К тому же, ваш сегодняшний проигрыш говорит мне, что судьба на моей стороне. А, если вы помните, я слепо на нее полагаюсь. Так что не обессудьте. Срок по вашему платежу, насколько я понимаю, истекает в понедельник. То есть завтра, потому что сейчас половина четвертого прелестного воскресного утра. Видите сами, у вас, моя дорогая, остается совсем немного времени, чтобы еще раз выиграть миллионы.

Жекки услышала, как он опять негромко засмеялся. Ей вспомнился браунинг, который он выбил у нее из рук. Почему она не вытребовала его обратно, сразу после того, как очнулась? У нее уже вертелась на языке новая оскорбляющая фраза, готовая вылететь в направлении Грега взамен несуществующей пули, но вдруг она почувствовала, что не в состоянии сейчас ни говорить, ни думать ни о чем, кроме ожидающей ее неизбежной сокрушительной утраты.

– Получается, Волчий лог уйдет целиком, как и дальний выгон, - произнесла она, попав во власть этой горестной неизбежности, не сразу сообразив, что говорит отнюдь не про себя, и не шепотом.
– А пятьдесят десятин, что я отвела под лен в позапрошлом году? Тогда они дали сказочный урожай, а Мягкий луг? Где я буду пасти свое стадо? Мужики затребуют какие-нибудь баснословные деньги за выпасы. Значит, придется забить лишних коров. Про лес даже думать страшно. Эти стервятники покупают его лишь за тем, чтобы пустить под топор.

– Стервятники, - услышала она где-то вблизи и отпрянула.
– Как это мило, дорогая моя Жекки. И, в общем-то, должен признаться, не далеко от истины.

Грег снова подсел к ней вплотную. Взглянув на него, она ожидала увидеть холодную насмешку и сильно встревожилась, когда в неподвижной темноте его глаз снова промелькнуло какое-то притягательное и сильное свечение.

– Не понимаю, как вы можете так спокойно признаваться мне в этом, - сказала она, попробовав отодвинуться.
– По-моему, это просто гадко.