Горизонты и лабиринты моей жизни
Шрифт:
В Москве друзья предупредили меня о том, что в разговорах, где бы я ни был, надо держать ухо востро, а язык не распускать — все берется на соответствующий учет…
Дома обстановка была не из легких, если не сказать просто тяжелой. Алла по-прежнему часто страдала гипертоническими приступами. Сыновья росли. Справляться ей особенно со старшим — Сашей было все труднее. Они становились неуправляемыми. Мои увещевания вряд ли могли долго сохранять воздействие на них. Нужна была постоянная мужская рука.
Где-то за неделю до окончания моего отпуска из Канберры была получена телеграмма о том, что кем-то из числа эмигрантов, бывших членов
Конечно, надо быть наивными, говорил мне Громыко, чтобы не увидеть за действиями оуновцев влиятельные силы, которых не устраивает политико-дипломатическая активность посольства по развитию разносторонних отношений между Советским Союзом и Австралией и которые стремятся сорвать наметившуюся позитивную тенденцию. Такие силы были и внутри Австралии и ее правительства, и за ее пределами.
С Громыко было условлено, что я со своим отъездом в Канберру повременю, и пускай австралийцы подумают: почему не едет советский посол?!
…Шел я как-то из посольства в резиденцию. Вдруг слышу сзади нарастающий звук, рассекающий воздух, и чувствую цепкую скользящую хватку когтей по вороту сорочки. Я стащил «агрессора». Им оказалась птица-кукабарра, гигантский зимородок. Она села неподалеку на дерево и самым бесстыдным образом разглядывала меня. Я показал ей кулак…
В связи со взрывом посольства австралийским властям кулак не покажешь. «Работой посольства и посла мы здесь, в Москве, довольны», — большей похвалы от министра Громыко получить было невозможно. Его сдержанность в оценках мне была хорошо известна. Одобрил министр и дальнейшие планы посольства.
Накануне отъезда в Канберру я зашел к Андрею Андреевичу Громыко попрощаться и рассказать об обстановке, сложившейся в семье. «Потерпите», — посоветовал министр.
В Канберре мое прибытие было встречено со вздохом облегчения. Официальные власти были обеспокоены тем, что советская сторона на взрыв посольства могла отреагировать гораздо жестче. Министр иностранных дел при первой встрече выразил искреннее сожаление правительства Австралии и сообщил, что принято решение о возмещении понесенного материального ущерба и установления круглосуточной охраны здания советского посольства и резиденции посла, — меры для Канберры необычайной исключительности.
Здание посольства довольно быстро привели в надлежащий порядок. Надо заметить, что его внутреннюю отделку мы произвели собственными силами. Любо-дорого было смотреть, как по вечерам после работы дипломаты и технические работники, их жены, переодевшись в старенькие одежки, повязав головы цветными косынками, штукатурили и красили стены, мыли окна, скоблили и натирали до блеска полы. Так разохотились, приобретая навыки ремонтников, что обновили и резиденцию посла.
Работа в посольстве после взрыва вошла в нормальное русло. Да она, собственно, и не замирала. И постепенно отношение австралийцев к нашей стране — и властей, и широкой общественности — стало меняться. Как говорили между собой дипломаты, анализируя обстановку,
Естественно, не всем послам, аккредитованным при правительстве Австралии, равно как и многим из официальных и близко к ним стоящих кругов, была «по вкусу» теплая австралийская зима в отношениях между СССР и Австралией. Я уже достаточно точно мог «ткнуть пальцем» в подобную персону, но мой дипломатический ранг и этикет не позволяли. Теперь, задним числом, могу показать на послов Канады, Англии — и, как говорится на Руси, бог с ними!
Советский Союз был единственным из всех стран, входящих в Организацию Варшавского Договора, государством, представленным в Австралии посольством. Польша, Чехословакия, Болгария, Венгрия, а позже и ГДР имели свои консульства в Сиднее. Между нами установились не только прочные деловые связи, но и вошло в традицию вместе отмечать национальные праздники. Жили дружно. Дружба скрашивала нам чувство постоянной отдаленности от родных мест. Но главное состояло в том, что советское посольство всеми доступными ему средствами способствовало развитию отношений этих государств с Австралийским Союзом. Многое в этом плане пришлось наработать к тому, чтобы Германская Демократическая Республика установила дипломатические отношения с Австралией. Нам всем, представителям социалистических стран, входящих в Организацию Варшавского Договора, надо было всячески — в устных выступлениях и в печати, в пресс-релизах — развенчивать миф о военной угрозе — зловещий миф. К чести дипломатов всех братских социалистических стран, действовали они дружно, напористо, проявляя высокую культуру ведения дискуссий.
Шел второй год моего пребывания в Австралии, а я так и не обрел постоянного душевного спокойствия. Отчужденность от всего окружающего, что тревожила меня первое время, прошла. Я стал ощущать красоты австралийской земли и неба, ее лесов и пастбищ, вдыхать полной грудью холодные дуновения Антарктиды и теплые ветры тропиков. Но нередко меня навещала безысходная тоска… Тяжелая, пригибающая к земле — не разогнуться, не вздохнуть. Тоска по жене, детям, по близким, по друзьям — по всему тому, что называется Отчизной. Ведь я — русский.
В такие дни я, увлекая за собой товарищей из посольства, ехал к Великому — Тихому океану. Хотя бы на час, на мгновение. Он, океан, был единственным, с кем я был самим собой. Во мне все сливалось воедино — и разум, и дух, и тело. Тот, кто не был вместе с океаном, не может почувствовать его величие и мощь. Его свободу. Грохотом своих валов он рвал, казалось, цепи зависимости, рабского подчинения чьей-то неправедной силе. Шумящими накатами счищал неверие в осуществимость своей личной воли. Тихим спокойствием своих великих вод океан утешал.
А утешение мне было необходимо. Я чувствовал, как нарастает во мне снова возмущение против неестественности моего пребывания в Канберре. Посол без семьи, без жены. В течение всего прошедшего года я изворачивался при ответе на вопросы австралийцев, послов других государств, сотрудников посольства: когда приедет в Австралию ваша супруга? Надоело выкручиваться. Сказать, что она не приедет по состоянию здоровья, я не мог. Это означало бы признание в негуманном отношении ко мне как к человеку со стороны государства, которое дело служения человеку ставит превыше всего, в чем я, несмотря на декларативность этого постулата по отношению ко мне, был убежден и что проповедовал в своих устных выступлениях и в публикациях, в том числе и на австралийской земле.