Горькая любовь
Шрифт:
— Возможно... Только этот бюст все время меняет цвет. Честно говоря, он и мне действует на нервы. От него как-то неуютно становится в комнате. — Я заговорил зло, чего прежде никогда не случалось. Рената смотрела на меня в полной растерянности.
— Хорошо, я беру. Только не сердись, — сказала она.
— Я не сержусь, — возразил я с еще большим раздражением.
Бюст исчез, но с того дня и Рената и ее мать постарались свести к минимуму мои ночные бдения.
— Мальчику лучше, незачем беспрерывно сидеть у его постели, — говорила
— Конечно, стоит ли тебе изнурять себя бессонницей. Витторио больше ночью не просыпается, и мы обе можем передохнуть. Так что пойди и ты отдохни.
Недовольный, словно у меня хотели отнять заслуженное мною право, я уходил домой. «Хоть отосплюсь всласть за все бессонные ночи». Но едва я ложился в кровать, сон бежал от меня, и казалось, ночи не будет конца. Я вставал и отправлялся бродить по улицам или заходил в кафе «Мортео», единственное кафе, открытое до самого утра. Так я убивал время в эти часы мучительной свободы, лишенный права на самопожертвование, которое я уже считал своим завоеванием.
8.
Теперь, после выздоровления, Витторио всегда бывал с нами.
— Он еще слишком слаб, бедняжка, — защищала его Рената. — Как увидит, что я ухожу, сразу начинает реветь. Могу я оставить его одного?!
Наши любовные свидания тоже утратили прежнюю сладость.
Теперь Рената встречалась со мной лишь раз в неделю, да к тому же в «часы Витторио» — самое неурочное для меня время, когда тот гулял в саду Пинчо, ходил в гости к дедушке, брал частные уроки или отправлялся на лечебную гимнастику...
Остальное время Витторио неизменно проводил с нами, мешая нам на улице идти под руку, а в кино — нежно, как прежде, сплетать руки. Я даже в темноте чувствовал его взгляд, устремленный на наши сплетенные руки, пока мы не разнимали пальцы. Тогда он перебирался на мое место, «чтобы сидеть посередине, рядом с вами обоими».
Не меньше досаждал он нам и в кафе, куда мы порой ходили вечером или после ужина.
Витторио отправлялся бродить по залу, надоедая посетителям и официанту. Но как только он издали замечал, что я взял руку Ренаты или же прикасаюсь губами к ее губам, он сразу бежал назад.
— А ты знаешь, почему вода белая? — в упор спрашивал он меня с хитрым видом: мол, на этот раз я тебя поймал.
Если я случайно находил правильный ответ, Витторио тут же выпаливал новый, еще более нелепый вопрос:
— Но уж почему вода крепче стали, ты не знаешь.
— Перестань, Витторио, говорят тебе, перестань! Не то я тебя в следующий раз оставлю дома! — грозилась Рената.
Витторио смотрел на меня с ехидной усмешкой.
«Нашла чем пугать», — читал я в его глазах.
— Почему бы тебе в самом деле не оставить его дома? Дети быстро устают и становятся нервными.
— Уж я-то знаю, от чего он устает! — грустно ответила Рената. — Нет, ему просто нравится меня мучить.
— Он не виноват. Это мы не даем ему той свободы, в которой
— Если он тебе надоел, можем больше не встречаться! — мгновенно обиделась Рената.
— Ну, зачем ты так? Разве я засну, если не посижу немного с тобою вечером?
— Вижу, вижу! Тебе уже надоело изображать из себя отца. Представляю, что будет потом!..
Она до боли сжимала мне руку. Я не решался ей признаться, какие противоречивые чувства испытываю. Все, что ночью казалось мне ясным и понятным, днем вновь представлялось немыслимым. И я тоже крепко сжимал ее руку — помоги же мне, Рената, превратить мечту в реальность. Мы сидели в блаженном молчании... Но лишь до того мига, пока Витторио не замечал этого тайного рукопожатия. Он подбегал и клал щеку на наши сплетенные руки, словно ища отдыха и ласки. Но секунду спустя начинал кусать мою или ее руку. Рената вскрикивала:
— Ой, мне больно. Перестань. Какой ты глупый мальчишка!
Наконец однажды вечером, после очередной сцены, Рената сказала:
— Такие встречи — пытка. И для тебя и для меня. Лучше уж тогда приходи к нам домой. Все равно поговорить и побыть одним не удается.
«Если бы он умер!» — подумал я, со слезами на глазах прижимая Витторио к груди. Рената испуганно и благодарно смотрела на меня, не подозревая, какое жестокое желание я топил в этих слезах.
9.
Как-то у Ренаты разболелась голова, и она сказала, что вечером не сможет выйти. Я купил фьяску вина, пакет с колбасой и закусками и бегом поднялся по лестнице ее дома. Дверь мне открыла старуха. Она приняла из моих рук вино и пакет и, прижимая их к груди вместе с «Мессаджеро», с которым не расставалась никогда, направилась в гостиную. По дороге она все повторяла, что в доме полно еды, хватит на всех, включая и гостя, и незачем было тратиться.
Рената вышла из кухни с повязанной платком головой.
— У меня смешной вид, да? — сказала она. Потом, увидев пакет на столе, воскликнула: — Ну, зачем же! — и стала его разворачивать под жадным взглядом Витторио, готового схватить яства, едва они перекочуют на тарелки.
— Убери лапы! — прикрикнула на него Рената. — Сначала помой их.
Витторио хмуро поплелся на кухню. Мгновение спустя он вернулся и показал ладони.
— Теперь довольна?
— Это я должна быть довольна?
— Как это ты умудряешься вымыть их с такой быстротой?! — вмешалась старуха. — Впрочем, я знаю, где ты всю грязь оставляешь. На полотенце... Отец бы тебя научил уму-разуму.
Рената тоже не раз при мне жаловалась, как ей трудно без мужа, но в устах ее матери это звучало бестактно.
— Подожди, обжора, я хоть тарелку поставлю, — словно издалека донесся до меня голос Ренаты.
Витторио недовольно посмотрел на содержимое тарелки.
— Так мало?
— О господи, тебе мало полной тарелки? У тебя не живот, а бездонная бочка!