Горький хлеб (Часть 2)
Шрифт:
– В лесу, одначе, с медведем не оставим. На-ко, селянка, укройся, вымолвил Федька, накинув на девичьи плечи свой суконный кафтан. Атаман взмахнул на лошадь и протянул Василисе руку.
– Взбирайся на коня да за меня крепче держись. Спешить надо, уйдет зверь.
Глава 12
КРЕСТЬЯНСКИЙ АТАМАН
Василиса - на дозорной ели. Сидит, прислонившись к седому, мшистому стволу.
Дозорную вышку соорудил дед Матвей. От середины ели почти до самой вершины сучья срублены. По широким развесистым ветвям разостлана ивовая
Послал на дозорное место Василису дед Матвей, а сам остался на пчельнике вместе с Федькой.
Отсюда - далеко видно. Даже маковки храма Ильи Пророка села Богородского просматриваются. А верстах в двух от избушки лесная дорога пересекала обширную, раскинувшуюся сажен на триста, поляну. Вот туда-то и смотрела Василиса. Дед Матвей строго-настрого наказывал: "Зорче на поляну зри, дочка. Появится кто - дай знак немедля".
Не зря опасался старый бортник: на заимку заявился атаман вольной крестьянской ватаги Федька Берсень. Прозеваешь, чего доброго, нагрянут княжьи дружинники, и конец дерзкому атаману, а с ним и заимке с пчельником.
Сидит Василиса, раздвинув еловые лапы, поглядывает на далекую поляну, а на душе смутно. Вспоминает родную деревушку Березовку, девичьи хороводы, темную, низенькую отчую избенку на краю погоста.
"Пресвятая богородица! И зачем же ты дала загубить мою матушку злому ворогу", - вздыхает Василиса.
Припоздала в тот вечер ватага. Еще до грозы отъехал приказчик в вотчину. Здесь и узнала Василиса о горе.
Приказчик грозился мужикам вскоре снова нагрянуть в Березовку. Старосте повелел девку Василису разыскать и привести в вотчину к князю Василию Шуйскому.
Федька Берсень укрыл горемыку у старого бортника.
Сейчас атаман малой крестьянской ватажки и дед Матвей сидели возле бани-рубленки. Берсень ловко и споро плел лапоть из лыка, а бортник мастерил ловушку-роевню.
– В двух колодах пчелы злы, гудят день и ночь, на взяток не летят. Боюсь - снимется рой. Попробуй поймай их, стар стал, - бурчал бортник, растягивая на пальцах сеть - волосянку.
Федька долго молчал, думая, как приступить к разговору и провернуть нелегкое дельце, из-за которого он и явился.
– Прижилась ли Василиса на заимке?
– наконец спросил Берсень.
– Все слава богу. Девка справная, работящая. В стряпне и рукоделии мастерица. Одно плохо - тяжко ей покуда, по родителям покойным ночами плачет. Отец у нее еще в рождество помер.
– Много горя на Руси, - вздохнул Берсень.
– Одначе все минется. Девичьи слезы - что роса на всходе солнца.
– Так-то оно так, Федор. Другого боюсь. Был тут у меня на днях княжий человек. Лицом черен, а душа, чую, и того хуже. Все о Василисе да о
– О мужиках, сказываешь, выспрашивал?
– встрепенулся Федька.
– О мужиках, родимый. В вотчине сев зачался, а ниву поднимать некому. Бежит пахарь с княжьей земли. Много ли у тебя нашего брата собралось?
– Почитай, более трех десятков будет.
– С каких сел да погостов мужики?
– Отовсюду есть. А более всего из дворянских поместий в лесах укрываются. Много теперь их бродит. Одни на Дон пробиваются, другие добрых бояр ищут. А мы вот подле своих родных сел крутимся. Живем артелью, избу в лесу срубили.
– Кормитесь чем?
– Живем - не мотаем, а пустых щей не хлебаем: хоть сверчок в горшок, а все с наваром бываем, - отшутился Федька, а затем уже серьезно добавил: Худо кормимся, отец. По-разному еду добываем. Лед сошел - рыбу в бочагах да озерцах ловили. На днях сохатого забили. Да кой прок. Един день мясо жуем, а на другой - сызнова в брюхе яма.
– Отчего так?
– Теплынь в лесу. Мясо гниет. С тухлой снеди в живот черт вселяется. Мрут мужики с экого харча.
Матвей снял роевню с колен, покачал головой.
– Ну и дурни. Токмо зря зверя бьете.
– Так ведь брюхо не лукошко: под лавку не сунешь.
Берсень поднял на старика голову, а бортник тронул его за плечо, хитровато засмеялся и предложил:
– Хочешь, паря, иного мяса спробовать? Более года уже храню, а все свежец.
– Поди, врешь, старик, - недоверчиво протянул Федька.
– Ступай за мной, своими очами увидишь.
За двором, в саженях пяти от бани, стоит вековое могучее дерево с пышнозеленой развесистой кроной.
– Зришь ли дупло?
Берсень обошел кругом дерева, обшарил глазами весь ствол, но дупла не приметил.
– А вот оно где, родимый, - бортник пал на колени, раздвинул бурьян и вытащил тугой пучок высохших ветвей из обозначившегося отверстия.
– Ну и што?
– пожав плечами, усмехнулся Федька.
– Суй в дупло руку, - повелел бортник.
Берсень присел на колени, запустил в дыру руку и извлек липкий золотистый ком фунта на три.
– Никак мед залежалый, - определил Федька.
– Поверху мед, а внутри лосятина, - смеясь, вымолвил бортник и отобрал у Федьки золотистый ком.
Старик вытянул из-за голенища сапога нож, соскреб с куска загустевший, словно воск, слой меда и снова протянул Федьке.
Берсень поднес лосятину к носу, нюхнул.
– Никакого смраду, един дух медвяной.
– То-то же. У меня тут в дупле пуда три хранится.
Бортник приказал старухе сварить мясо в горшке. За обедом Федька охотно поедал вкусную лосятину и приговаривал:
– Надо же. Более году лежит, а словно первачок. Обрадовал ты меня, Семеныч. Меду мы раздобудем и зверя забьем. Теперь прокормимся.