Горький хлеб (Часть 2)
Шрифт:
– Лей, чево рот разинул. А, может, и сам бабу сподобишь?
– хохотнул Кирьяк.
– Упаси бог, батюшка, - поспешно проговорил Митрий и выплеснул воду на лицо бабы.
Устинья застонала, качаясь всем телом, привстала на лавке. Староста кинул ей ветхий крестьянский зипун.
– Облачись, да в свою избу ступай.
Устинья словно во сне, ничего не видя перед собой, натянула на голое тело мужичий зипун. Наконец пришла в себя, подняла голову на приказчика. Тот попятился от ее взгляда - жуткого, леденящего.
– Ох, и зверь
– Убирайся, баба. Не злоби душу мою, - лениво проворчал Кирьяк, натягивая на босую ногу кожаный сапог из юфти.
– Уйду, злыдень. Да только и ты со мной.
Устинья поднялась с лавки, шмыгнула к столу и зажала в кулаке острый широкий хлебный нож.
– Умри, ирод!
– воскликнула Устинья и метнулась к насильнику.
Кирьяк, однако, хоть и был во хмелю, но успел перехватить руку обезумевшей бабы. Нож слегка лишь царапнул по его широкой груди. Кирьяк пнул коленкой бабу в живот. Устинья скорчилась от боли и выронила нож.
Приказчик после этого вконец рассвирепел и крикнул холопов с улицы.
– Тащите женку на сеновал!
Холопы, посмеиваясь, поволокли упиравшуюся, дико орущую Устинью во двор.
Вдоволь наглумившись над бабой, хлопцы выкинули ее голую на улицу. Не вынеся позора, Устинья прямо через всю деревню бросилась к реке и, не раздумывая, кинулась в черный глубокий омут.
Глава 11
"ИЛЬЯ ПРОРОК"
Нелегко бы пришлось в тот час и Василисе - дочери Устиньи. С глазами, налитыми кровью, приказчик шумел, бранился. А затем осушил еще три чарки медовухи и приказал холопам привести к нему Василису:
– На чадо бунташной крестьянки глянуть хочу!
Спасла девушку Сидоровна. Что было сил пустилась она к Устиньиной избе, вбежала и, держась рукой за грудь, задыхаясь, выпалила:
– Ой, беда, Василиса! Беги, дитятко, в лес. Шибко разгневан батюшка Кирьяк. Прознал про тебя приказчик. Холопей за тобой снарядил. Поспешай, родненькая.
– А матушка как же?
– оставаясь в неведении, вопросила Василиса.
– Потом, потом дитятко. Торопись.
Василиса послушалась. Наскоро собрала узелок и огородами, мимо черных приземистых рубленок-бань побежала к лесу.
Долго бежала Василиса узкой лесной тропой, а когда опомнилась, лес стоял перед ней стеной - темный, сумрачный, лохматый, с мшистыми обвисшими лапами.
Заметно темнело. Серели на прогалинах густые сумерки. А вскоре и вовсе в лесу стало черно. Загудели, завыли на разные голоса вершины, обильно посыпая легкой хвоей мочежины. Надвигалась первая вешняя гроза.
Жутко стало Василисе. Забралась под еловые лапы, затаилась.
Над головой вдруг что-то ухнуло протяжно и гулко. Вздрогнула Василиса, крестное знамение сотворила. А на лицо наплывало что-то черное, мохнатое. Девушка к ели прижалась. Уж не леший ли в смолистых, ветвях запутался и протягивает к ней руки. Пронеси, господи!
Нет, слава
Выбралась Василиса из-под ели и разом взмокла вся. Принялась шарить рукой по мягкой мшистой тропе и снова вдруг перед самым лицом что-то задышало, затем лизнуло в щеку, всхрапнуло и тонко заржало.
Василиса вконец перепугалась, вскрикнула и повалилась на тропу. Сверкнул огненный змей, страшно и раскатисто, сотрясая землю, пророкотал гром.
Саженях в десяти заполыхала ель, осветив на тропе гривастого светло-гнедого коня и большущего чернобородого всадника.
"Господи, сам Илья Пророк!" - пронеслось в голове Василисы. Девушка в преддверии смертного часа закрыла лицо руками, ожидая, когда всемогущий повелитель грозы и грома пустит в нее огненную стрелу.
Илья Пророк, засунув два пальца в рот, оглушительно, по-разбойному свистнул. Сзади его тотчас появились с десяток наездников с самопалами.
– Вот те на, ребяты! Баба - лесовица!
– звучно произнес чудотворец и спрыгнул с коня на землю.
– Ты чево тут бродишь, девонька? Едва конем тебя не замял.
Василиса упала на колени, часто закрестилась на святого, дрожащим голосом вымолвила:
– Батюшка Илья, прости рабу твою, не казни душу невинную. Окажи милость, чудотворец.
– Спятила, знать, дуреха, - усмехнулся наездник и, вдруг, поняв, за кого его приняла девка, расхохотался. Он схватился за живот и, давясь от звучного смеха, изрек:
– Ошалела, девка. За Пророка Илью меня приняла, братцы.
Ватажники загоготали. Василиса подняла с земли узелок и растерянно застыла среди дружно хохотавших лесных пришельцев.
– Ты откуда, девка красна?
– перестав смеяться, пытливо вопросил девушку чернобородый всадник в кафтане, из-под которого виднелась чешуйчатая кольчуга.
Василиса смолчала. А вдруг это княжьи люди, что деревеньку ее зорили. Тогда погибель. Сидоровна не зря ее, поди, упредила.
– Нехоже таиться, девка. Мы люди добрые, худа тебе не сделаем, продолжал чернобородый.
– Поди, из Березовки будешь? Уже не там ли приказчик Василия Шуйского дань с мужиков собирает?
– Там, батюшка, - тихо вымолвила Василиса, доверившись приветливому голосу ездока.
– Слава богу!
– обрадованно воскликнул чернобородый. На коней, други. Добро, коли Кирьяк еще в деревеньке. На осине повесим кровопивца.
При этих словах и Василиса возрадовалась, заговорила торопливо:
– Всех селян приказчик изобидел. Последний хлебушек забрал. С моей матушкой чево-то недоброе содеял. А я вот в лесу упряталась.
Дождь хлынул с новой силой. Ель загасла, и снова все потонуло во мраке. Василисе стало зябко.
– Чево с девкой будем делать, Федька?
– спросил чернобородого один из ватажников.