Горький хлеб (Часть 5)
Шрифт:
– Не до завирух нынче, - отмахнулся Иванка.
– Пущай болтает. Затейливый мужичонка, - поддержал бобыля Тимоха Шалый.
– Слушайте, православные. Скрыпит скрыпица, едет царица, просится у царя ночевать: "Пусти меня, царь, ночевать, мне не год годовать, одну ночь ночевать. Утром придут разбойнички, разобьют мои косточки, отнесут в пресветлый рай!"
Мужики зачесали затылки. А Афоня, посмеиваясь, крутил головой и все приговаривал:
– Ни в жизнь не угадать вам, родимые. Могу об
Через два дня посошные люди1 подъехали к Москве.
Глава 46
МАМОН ПОТЕШАЕТСЯ
Устав от пыточных дел, Мамон весь день отсыпался. А к вечеру заявился в избу к приказчику. Тот с надеждой глянул на пятидесятника.
– Собрал бы поснедать чего, Егорыч. Притомился я малость. А уж потом о деле.
– Выведал что-нибудь, сердечный?
– Нашел следок... Тащи, говорю, на стол.
Калистрат обрадовано встрепенулся и засновал по горнице.
– Эгей, Авдотья! Накрывай стол. Наливочки доброй принеси дорогому гостю.
Скуп Калистрат Егорыч, но тут вовсю разошелся, приказал уставить стол обильной снедью. Авдотью хотел было отослать вниз к девкам. Но Мамон прогудел:
– Без хозяйки и стол не красен. Пущай сидит, Егорыч.
Авдотья глуповато хихикнула и плюхнулась на лавку. Калистрат налил гостю и супруге по чарке, а свою в сторону отставил, виновато развел руками.
– Нутро у меня побаливает. Не приемлю винца, сердешный. Ты уж прости.
– Коли хозяин не пьет - гостя не почитает, - буркнул Мамон и потянулся за шапкой.
– Ну да бог с тобой, выпью, - остановил пятидесятника Калистрат, испугавшись, что Мамон уйдет из избы.
Выпили по чарке, потянулись за снедью. Авдотья разом порозовела, навалилась пышной грудью на стол, зачавкала. Любила и поесть и выпить баба.
– Не томи, сердешный, - нетерпеливо протянул приказчик, качнувшись на лавке.
"Хлипкий на винцо. Еще пару чарок - и с ног долой", - подумал про себя пятидесятник, а вслух высказал:
– Хочу, Егорыч, вопрос тебе задать. Бывал ли кто-нибудь из наших селян в твоих хоромах?
– Окромя своих дворовых в горницу пути заказаны, сердешный.
– И ты, Авдотья, не видела?
Баба мотнула головой.
– Грешно мне чужих мужиков впущать. Одним своим осударем живу.
– А пошто к тебе Афонька Шмоток наведывался, матушка?
Авдотья всплеснула руками и вновь хихикнула.
– Совсем запамятовала, батюшка. Кошечку-голубушку мне мужичок доставил. У-ух, нехристь!
– Отчего нехристь, матушка?
– полюбопытствовал Мамон.
– А как же, милостивец. Сам православный, а шапку под киот швырнул. Вот неразумный...
– Под кио-о-от?
– тонко выдавил из себя Калистрат, приподнимаясь всем телом с лавки.
–
– На сундучо-ок?
– еще тоньше протянул приказчик и, хватаясь за грудь, шагнул к своей дородной супруге, закричал, вздымая кулаки.
– Сама дура! Кнутом укажу тебя стегать нещадно! Куда сундучок подевался?
– Да что ты, батюшка, взбеленился. О том я не ведаю. Мужичок тот шапку поднял, кошечку мне оставил - и восвояси.
– У-у, лиходейка!
– вскричал Калистрат Егорыч и снял со стены ременный кнут.
– Не кипятись, Егорыч. Спросу с Авдотьи нет. Вели лучше Афоньку в пыточную доставить, - произнес Мамон.
– Афоньку?.. Да как же это я, - растерянно заходил по горнице приказчик.
– Ведь я же его намедни к князю отправил. Эка я опростоволосился. А с ним еще наилучших господских коней отослал.
– Теперь не уйдет. Завтра гонцов снарядим. На веревке за шею приведем - и в темницу, - успокоил Калистрата пятидесятник и ткнул волосатым пальцем на стол.
– Осушим еще по чарочке. Хороша у тебя наливочка, Егорыч.
– Вовек тебя не забуду, коли грамотки сыщутся. И за труды твои отблагодарю, сердешный, - проговорил Калистрат и, забыв о своей хвори, выпил еще чарку. А затем и третью. И тотчас отяжелел, ткнулся редкой бороденкой в чашку с тертым хреном.
Мамон подмигнул Авдотье.
– Готов твой осударь. Уложи-ка его на лавку. Пущай отдохнет.
Авдотья, ухмыляясь во весь рот, легко, словно перышко, подняла своего благоверного на руки, отнесла на лавку, прикрыла кафтаном и вернулась к столу.
Калистрат Егорыч вскоре заливисто захрапел, а пятидесятник теснее придвинулся к бабе, обхватил ручищей за бедра.
– Ты чегай-то, батюшка, озорничаешь?
– взвизгнув, повела плечами Авдотья. Однако от Мамона не отстранилась.
А пятидесятник, крепко стиснув дородную бабу, жарко зашептал ей на ухо:
– Чай, надоел тебе твой козел худосочный. Обидел тебя бог мужичком. Утешу тебя, обласкаю...
Авдотья вся обмякла, разомлела и податливо прижалась к могутному дружиннику...
Проспал Калистрат Егорыч до самой обедни. Едва поднялся с лавки. В голове - тяжесть пудовая, в глазах круги и нутро все переворачивает. Поминая недобрым словом пятидесятника, пошатываясь, побрел в кладовую, чтобы испить холодного квасу.
В саду под яблоней, поглаживая пухлыми руками кошек, развалилась Авдотья с довольным веселым лицом.
Приказчик чертыхнулся и вдруг вспомнил об Афоне Шмотке.
Снарядив в Москву трех холопов, Калистрат Егорыч напутствовал их:
– Афоньку хватайте тихо, чтобы князь о том не ведал. Доставите воровского человека - полтиной награжу.