Горький хлеб (Часть 5)
Шрифт:
– Ишь ты как закрутил, - прервав Ляпунова, качнул головой Митрий Флегонтыч.
– Вот и в твоей челобитной одного письма не достает, друже Митрий. Не забудь приписать.
– Был бы прок, - буркнул Капуста и снова потянулся к оловянному кубку.
– А про то государю решать. Прислал ко мне царь Федор Иванович приказного человека из Разряда6, чтобы слезную грамоту мою проверить, дознаться, отчего поместье запустело. От голоду, лихого поветрия, государева тягла или самого дворянина служивого, от его небреженья? Две недели ездил приказной по сельцам да погостам с обыском. До всего дознался и государю доложил, что поместье
– Так поправил ли дело, Прокофий Петрович?
– вопросил Капуста.
– В первые годы, когда поместью моему облегчение дали, крестьяне малость выправились. Зачали десятины пахать, хлебушком обзавелись, избенки новые срубили, А потом новая поруха вышла. Мне-то поместьем кормиться надо да цареву службу справлять. Изделье крестьянам на два дня увеличил, оброк деньгами на себя стребовал. Взроптали мужики!
– Велик ли оброк с оратая берешь?
– поинтересовался Истома Пашков, распахнув голубой зипун.
– По три рубля, двадцать алтын да четыре деньги с сохи7, друже Истома Иванович, - ответил Ляпунов.
– Ох, свирепствуешь, Прокофий Петрович, - ахнул Митрий Флегонтыч.
– Уж на што я с крестьянами крут, но и то токмо по два рубля с полтиной взимаю. Не зря у тебя крестьяне бунтуют.
– Крестьяне нонче всюду гиль заводят. По всей Русн смута зачинается. У меня в поместье приказчика насмерть дубинами побили. Чего доброго, и хоромы спалят, - проворчал Истома Пашков.
– Худо живем, братцы, - вздохнул Григорий Сумбулов.
– И у меня та же поруха. Почитай, половина мужиков из поместья на патриаршие да боярские земли разбежались Бояре-беломестцы8 вконец обнаглели. Пришлют в деревеньку своего человека и прельщают крестьян. Гришка-де, у вас человечишко худородный, поместьишко у него скудное. Ступайте-ка в заклад на белые, без царевых податей, земли к моему родовитому боярину. Он вам доброй земли пожалует, кормить и поить будет вволю. Вот и бегут крестьяне к сильным людям. А кинься на розыски - и толку мало. Либо запрячут мужиков в своей вотчине, либо совсем тебя не пустят. Сунулся я было к князю Черкасскому, а он на меня псов натравил да оружных людей навстречу выслал. Еле живым ушел. Снарядил гонца к царю с челобитной - и тут прок невелик. Перед Москвой гонца перехватили, грамоту отобрали и батогами избили. И к самому царю теперь не пробиться: он все по хоромам да святым обителям ходит, совсем затворником стал. Одна надежда на боярина Бориса. Родовитых он зело недолюбливает.
– Ты бы потише, Григорий Федорович. Остерегись, вон как целовальник глазами зыркает, - вымолвил Пашков, понизив голос.
– Нету мочи, Истома. Горит все в душе. Ведь, когда татарин на Москву пойдет, мы его грудью встречать будем. На дворянстве Русь держится. Отчего царь о нас забывает и плохо печется?
– На днях смоленские и тверские дворяне челобитную государю подали. В грамоте той просили царя, чтобы заповедные лета навсегда закрепить, сказал Прокофий Ляпунов.
– Без того нам не жить. Мужик должен вечно и потомственно к нашим землям приписан. Вечно и потомственно!
– громко повторил Григорий Сумбулов, ударив кулаком по столу.
Друзья согласно закивали головами.
За соседним столом слышно было, как переругивались двое дворян:
– Ты в моих озерах рыбу ловишь! На святого Иова-горошника твоих воровских людишек
– кричал дородный, ушастый дворянин, язвительно посматривая на соседа.
– Сам ты вор!
– отвечал второй, маленький и розовощекий помещик. Лесок у меня под боком тащишь и хоромишки свои достраиваешь!
– Это поклеп! Врешь, пес пучеглазый!
– взвизгнул ушастый, брызгая слюной.
– Ты сам пес!
– выкрикнул розовощекий и дернул соседа за бороду.
– А-а-а!
– больно взвыл ушастый и, поднявшись на ноги, выхватил из-за пояса пистоль.
– А ну, геть, дьяволы!
– зычно выкрикнул вдруг Митрий Капуста, соскочив с лавки и разбойно тряхнув черными кудрями. В мутном свете горящих факелов блеснула сабля и тяжело опустилась на стол между заспорившими и готовыми к драке дворянами. Дубовый стол развалился надвое.
Рассорившиеся дворяне оторопело заморгали глазами, присмирели. С остальных столов повернулись к Капусте захмелевшие головы. Восхищенно и разом загалдели:
– Крепко вдарил, друже!
– Тебе, Митрий, воеводой быть!
Глава 55
НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ
После сытной трапезы Якушка дозволил ратным людям часика два соснуть в подклете.
Когда княжий челядинец поднялся в терем, Болотников подошел к Афоне. Бобыль тем временем скинул лапти, размотал онучи и, блаженно покряхтывая, развалился на куче соломы.
– После трудов праведных и соснуть не грех. Ложись, Иванка.
– Днем попусту валяться не привык, Афоня. Айда лучше на Красную. Сегодня пятница - день базарный.
Шмоток зевнул, потянулся и повернулся на бок.
– Спать долго - жить с долгом. Поднимайся, Афоня.
Шмоток, услышав поговорку, обернулся к Болотникову, рассмеялся:
– Люблю всякую премудрость. Я тебе по этому поводу другую побасенку скажу...
– Потом, потом, Афоня. Вставай. Может, деда Терентия на торгу встретим.
– Вот то верно, парень. Старика навестить надо. Не преставился ли наш рукоделец?
– согласился бобыль и принялся мотать на босые ноги онучи.
На Красной площади, несмотря на недавний пожар, шумно и многолюдно. От самого плавучего москворецкого моста9 через всю площадь, пересекая Зарядье, Варварку, Ильинку и Никольскую, протянулись торговые ряды. Тысячи лавок, палаток, шалашей и печур.
Отовсюду слышны бойкие, озорные выкрики.
Продают все - купцы и ремесленники, стрельцы и монахи, крестьяне, приехавшие из деревенек на торги. Взахлеб расхваливают свой товар и назойливо суют его в руки покупателей.
Площадь наводнили квасники, ягодники, молочники, пирожники, сбитенщики10... Все с лукошками, корзинками, кадками, мешками. Шустро снуют веселые коробейники. В густой толпе шныряют карманники, подвыпившие гулящие девки, сводни и нищие. К рундукам и лавкам жмутся слепые, калики перехожие, бахари11 и гусельники.
– Чудная Москва! Ни пожар, ни крымцы -торгу не помеха, - воскликнул Афоня.
– В Москву теперь со всей Руси войско собирается, вот и шумят торговцы, - сказал Болотников.
– А ну, раздайся, народ!
– вдруг громко пронеслось сзади.
– Болотников и Шмоток посторонились. По Красной Площади в Разбойный приказ стрельцы вели с десяток посадских. Шли слобожане в лаптях и рваных сермягах, бородатые, хмурые, с непокрытыми головами. Руки у всех затянуты колодками.
– За что взяли, родимые?
– спросили в толпе.