Горький хлеб (Часть 6)
Шрифт:
Московитяне приветствовали воинов, искали среди них родных и друзей, выспрашивали о погибших. Радостные возбужденные крики перемешивались с печальными возгласами и рыданьем матерей и жен, оплакивающих своих сыновей и мужей, сложивших головы за Отчизну.
...К шатру Тимофея Трубецкого привели пленных татар. Однако воевода находился в это время у Бориса Годунова.
Поджав под себя ноги, ордынцы уселись возле шатра, понуро ожидая своей участи.
– Что присмирели, ребятушки? Чать, норовили по нашей матушке белокаменной
– показав басурманам кукиш, проговорил Афоня Шмоток.
Подошел к улусникам и Тимоха Шалый.
– Ишь какие в полону смирные... Афонюшка, нет ли у тебя кусочка мяса?
– Пошто тебе, милок?
– Хочу поглядеть, как басурмане молятся. Уж такая, братцы, потеха! Пахом Аверьянов мне о том сказывал.
– Нету мяса, милок. У самого в брюхе урчит.
Тогда Тимоха побежал к своим односельчанам и вскоре принес большой кусок говядины. Сунул в руки первому попавшему татарину.
Басурманин за тяжелый ратный день проголодался, потому, не раздумывая, принял кусок и принялся острыми зубами жадно рвать мясо.
Тимоха, освещая факелом кочевника, терпеливо ждал, когда тот управится с варевом и зачнет свою затейливую молитву.
Ордынец быстро съел, вытер сальные пальцы о замшевые сапоги и снова неподвижно замер, молчаливо уставившись на длинноногого уруса.
– Вот те на!
– удивился Тимоха.
– Мясо сожрал, а молиться и не думает. А ну, приступай к молитве, поганый!
– Пошто ты к нему привязался, милок?
– недоумевая, вопросил Шалого бобыль.
– Пахом Аверьянов мне рассказывал, что татары как только мяса поедят сразу же молиться начинают, - вымолвил Тимоха и поведал собравшимся ратникам Пахомову небылицу.
– Экий ты дурень!
– расхохотался над Тимохой один из бывалых воинов. Довелось мне в полоне у басурман быть. Посмеялся над тобой Пахом. Отродясь так поганые не молятся.
Ратники долго гоготали над смущенным Тимохой, который стоял и бурчал себе под нос:
– Ну, погоди, казак. Дай токмо до села добраться...
В шатре Бориса Федоровича Годунова собрались на вечерний военный совет воеводы полков.
– Далеко ли сейчас Новгородское войско, князь Федор?
– спросил государев правитель воеводу Большого полка.
– Последние гонцы известили меня, что северная рать спешно идет к Москве, боярин. Однако к столице войско прибудет только через два дня, отвечал Мстиславский.
– Жаль. Не успевает войско. Что мыслишь о сегодняшней битве, воевода?
– Одно твердо знаю, бояре - татарам по Москве не гулять. Басурмане изведали силу наших пушек и стойкость ратников. Мы сбили спесь с Казы-Гирея и посеяли страх в рядах ордынцев. Ежели татары с утра вновь начнут бой, он будет для них последним.
– Хорошо бы так, Федор Иванович, - произнес Годунов и обратился к другим воеводам.
– Что скажешь, князь Тимофей?
Воевода Передового полка был краток:
–
– Казы-Гирей - хитрый хан. Он пришел на Воробьевы горы и стал вблизи Москвы. Он чувствует в себе силу. Потому надо ждать новой беды. Мыслю я, что Казы-Гирей бросит свои тумены на наш городок этой же ночью. Не разумнее ли оттащить пушки в Москву подальше от греха. С татарами нам впотьмах не управиться, - промолвил свое слово, не вставая с лавки и не оказав тем самым честь государеву правителю, князь Василий Шуйский.
Телятевский вспыхнул и проговорил резко, выступив на середину шатра:
– Сняться с городка и убрать пушки - смерть для Москвы и рати. Неразумно говоришь, князь Василий.
Шуйский поперхнулся, колюче и въедливо глянул на Телятевского, но смолчал, почувствовав, что среди бояр не найдет поддержки своим помыслам. Да вон и Мстиславский с Трубецким на сей раз худородному Годунову потакают, забыв о своей высокой родовитости. Срам! А не мешало бы крымскому хану Бориску да его приспешников крепенько проучить.
После недолгого раздумья государев правитель спросил у Федора Мстиславского о затинщиках:
– Много ли у пушкарей зелья и ядер?
– Запасы Пушечного двора немалые. Литеец Андрей Чехов доносил мне, что пороха, картечи и ядер на басурман хватит с избытком.
– Добро, князь Федор. Прикажи затинщикам рано поутру открыть стрельбу по ордынцам, - решил Борис Годунов.
– А я так смекаю, боярин. Сейчас татары в замешательстве. И покуда басурмане после битвы свои потери подсчитывают, нам надлежит для устрашения неприятеля изо всех пушек ударить. Пусть затинщики всю ночь палят. Поганым это зело не понравится.
Не любил Борис Годунов, когда его на советах поправляют, но с доводами опытного воеводы согласился.
– Быть по сему, князь.
Глава 71
ПОСЛЕДНЯЯ ЧАША
Знахарь перевязывал на правой руке рану, а Митрий Капуста ворчал:
– Твоя мазь ни к чему, старик. Кабы винца ковш хватить - всю хворь разом снимет.
– Горазд ты до бражного ковша, вижу, батюшка. От тебя и сейчас за версту винцом попахивает.
– Маковой росинки с утра не было, старче. То похмелье выходит. Ну, будя над рукой шептать.
– Без заговору не отойдет, батюшка. А теперь я тебе язвы горячим пеплом присыплю.
– Пепел облегчает, валяй, дед, - согласно кивнул черной бородой Капуста и, вздохнув, тоскливо добавил.
– Хоть бы едину чарочку в нутро плеснуть.
Сидевший рядом Истома Пашков, посмеиваясь, проговорил:
– Воевода Трубецкой воинов к басурманам снаряжает. Хочет изведать, что поганые против нас ночью замышляют. Накажи ратникам, чтобы бурдюк с басурманским вином в стан прихватили.
– Вот то верно, друже Истома. Пойду, пожалуй, к ратничкам, - поднялся с земли Митрий и зашагал к воеводскому шатру.