Горькое лекарство
Шрифт:
Закутавшись в плед, я уже более энергично перебралась из душевой в спальню. Бургойн, как оказалось, действительно не бросил трубку.
– Извините, заставила вас ждать. Я попала в аварию прошлой ночью, а потому меня накачали в клинике снотворным.
– Авария? Автомобильная? Надеюсь, не очень серьезная?
– Да нет, это было не авто. Меня слегка порезали ножом. Вид ужасный, но не смертельно.
– Ну, может быть, мне лучше перезвонить, – нерешительно предложил он.
– Нет, нет, все в порядке. В чем дело?
Он сказал, что был поражен, прочитав в газетах о смерти
– И какой удар для вас, особенно после смерти девушки и ребенка. А теперь и вам досталось. Я очень сожалею.
– Спасибо. Очень мило, что позвонили.
– Послушайте... Я хочу пойти на похороны девушки. Возможно, мне не следовало бы этого делать, но я искренне огорчен тем, что мы не смогли ее спасти.
– Это – завтра, – уточнила я. – Храм Гроба Господня, в Кеннеди. В час дня.
– Да, я знаю, уже звонил им домой. Дело в том, что мне как-то неловко идти одному. Вот я и подумал... Послушайте, а вы не собираетесь пойти?
Я скрипнула зубами.
– Разумеется, да. Я пойду с вами, – сказала я без особого энтузиазма. – Как вы хотите – встретиться прямо в церкви или заедете за мной?
Он решил, что лучше, если он заедет за мной в половине первого. Не разглядывать же в церкви всю толпу: родных, священников, соучеников... Я дала ему свой адрес и повесила трубку.
Сколько же пациентов умерло на его операционном столе? Если много, то переживает ли он так сильно всякий раз? Возможно, довольно высокий уровень жизни в районе расположения госпиталя в Шомбурге не так часто поставлял патологических рожениц с высокой степенью риска в его чистенькое родовспомогательное отделение. Возможно, Консуэло была первая с преждевременными родами с тех пор, как Бургойн перебрался из Чикаго. А если он и вправду затянул с началом лечения из-за того, что она мексиканская иммигрантка?
Я позвонила Лотти и сказала, что поеду не с ней, а потом вновь улеглась в постель. На этот раз спала крепко, без кошмарных сновидений и проснулась около пяти утра.
Я облачилась в шорты и свитер и пробежала километра четыре до гавани полюбоваться рассветом. Тот же самый или похожий рыбак снова пытался что-то выудить из сонной воды. А удавалось ли ему вообще поймать кого-нибудь? По пути домой я вознамерилась немного попрыгать, но резкие движения тотчас дали о себе знать щемящей болью в подбородке. Ладно, пусть еще неделька пройдет...
Мистер Контрерас открыл мне парадную дверь.
– Хотел проверить, – заявил он, – свои идут или чужие. Ты сегодня получше себя чувствуешь?
– Значительно. Спасибо!
Я поднялась по лестнице. Не скажу, что утро – мое самое любимое время суток. Тем более что в течение лета я в первый раз встала так рано. А потому и настроения для светских бесед не было.
Я подошла к сейфу, встроенному в один из стенных шкафов, вынула револьвер. Редко его ношу, но если Роулингс захомутал Серджио, а я напишу жалобу, оружие может понадобиться. Я тщательно почистила, смазала и зарядила «смит-и-вес-сон». С полной амуницией револьвер весил два фунта – без практики непривычная тяжесть. Я заткнула револьвер за пояс и немножко потренировалась, быстро вынимая оружие и вновь укладывая его на место.
Затем я прошла в кухню. Ягодный йогурт пришелся кстати, я с легкостью съела два стаканчика, перелистывая «Геральд стар». Там был спортивный отчет, который я уже знала... Я бросила стаканчики в посудомойку. Благодаря стараниям мистера Контрераса это была единственная грязная посуда в доме. Наверное, стоит почаще приглашать его ужинать...
Я оглядела жилую комнату. Беспорядок страшный, но все удобно, комфортно. И я вовсе не думала прибираться только потому, что Бургойн пригласил меня на похороны Консуэло. Следуя той же логике, я не прикрыла покрывалом постель, а шорты и свитер швырнула в кучу другой одежды, валявшейся в кресле.
Пройдя в ванную, я вновь постаралась трезво взвесить ущерб, нанесенный моему лицу. Красно-пурпурные тона уже наливались желтизной и голубизной. Когда я прижимала язык к внутренней стороне ранки, то боли не было, хотя ощущались скрепки швов. Пирвиц был прав: до свадьбы все заживет. Мне показалось, что макияж лишь подчеркнет ужас моей физиономии, поэтому ограничила свой туалет тщательным ее промыванием и присыпкой, которой меня снабдили в «Бет Изрейэль».
Для похорон я выбрала темно-синий костюм, его пиджак-болеро был достаточно длинен, чтобы спрятать револьвер. В белой батистовой блузке, новых колготках телесного цвета и туфлях на низком каблуке я выглядела подготовишкой воскресной школы.
Бургойн прикатил примерно в 12.30. Впустив его в дом, я вышла на лестничную площадку посмотреть, что предпримет мистер Контрерас. Он выбежал быстро, как паук. Я тихо посмеивалась, слушая:
– Извините, молодой человек, куда это вы направляетесь? Бургойн был потрясен.
– Я иду с визитом к леди с третьего этажа.
– Варшавски или Каммингс?
– А вам-то зачем это знать? – Бургойн пустил в ход интонацию доктора при разговоре с истеричным пациентом.
– У меня есть на то причины, молодой человек. Не ждите, пока я вызову полицию. Итак, к кому вы идете?
Еще до того как Контрерас потребовал предъявить водительские права, я крикнула ему, что знаю визитера.
– О'кей, куколка! – Мистер Контрерас сбавил тон. – Хотел убедиться, что он не из тех дружков, которые тебе не угодили и ты не хочешь их видеть.
Я торжественно поблагодарила его и дождалась Бургойна у двери в квартиру. Он легко взлетел наверх, дыхание ровное-ровное. В синем летнем костюме и с хорошо уложенной шевелюрой, он смотрелся нарядней и красивей, чем тогда, в госпитале.
– Привет, – сказал он. – Приятно вас видеть снова... Кто этот старик?
– Сосед. Хороший друг. Настроен биться из-за меня насмерть. Из самых лучших побуждений, пусть это вас не огорчает.
– Да нисколько. Вы готовы? Поедем в моей машине?
– Одну минутку.
Я забежала к себе и надела шляпку. Вовсе не из религиозных побуждений. Просто решила твердо придерживаться рекомендации – не держать лицо на солнце.
– О, да у вас настоящий порез. – Бургойн присмотрелся к ране. – Выглядит так, словно резануло летящим осколком.