Горькую чашу – до дна!
Шрифт:
Но почему я все еще стою на балконе? Почему сердце мое бешено бьется? Почему оно так болит?
Один раз не считается, а больше не повторится. Так я думал в своей жизни уже не одну тысячу раз – наутро после очередной дикой попойки, когда мне казалось, что я вот-вот умру от тошноты и слабости во всем теле.
И что же?
Что было дальше?
Я продолжал пить и пил все больше и больше. Шлеп.
Не может быть.
Я ошибся, ослышался.
Шлеп-шлеп.
Я не ошибся, не ослышался. Она шла
Шлеп-шлеп. Шлеп-шлеп.
Лунный свет падал на фасад отеля. Наташа не могла меня не заметить. И она заметила. Остановилась – прямо передо мной. Крохотной и жалкой казалась она там, далеко внизу, так же как и я наверняка казался ей крохотным и жалким где-то вверху, на балконе. Я приветственно поднял руку. Она тоже подняла руку, и мы долго смотрели друг на друга.
Так прощаются люди на пирсе и люди на палубе, когда судно отчаливает. Так смотрят друг на друга, когда судно возвращается в гавань. Люди, которые…
И вдруг она резко опустила руку. Резко отвернулась.
– Наташа! – позвал я вполголоса.
Она будто не слышала.
Шлеп. Шлеп-шлеп.
Быстрыми шагами она пересекла проезжую часть, на миг нырнула под черную сеть причудливо изогнутых теней, отбрасываемых голыми кронами, и ступила на тротуар перед отелем, исчезнув тем самым из поля моего зрения.
Почему она так: внезапно исчезла, почему не взглянула вверх хотя бы в последний раз, не махнула мне рукой?
Я перегнулся через балюстраду. Улица была пуста. По-видимому, Наташа уже свернула за угол, я ее так и не увидел. Когда я выпрямился, то увидел прямо перед собой Шерли.
22
Она стояла на своем балконе.
Нас разделяло четыре балкона. Шерли смотрела мне в лицо, и ее собственное лицо, залитое лунным светом, казалось маской. Резко повернувшись, она ушла в комнату. Я услышал, как щелкнула ее балконная дверь. Она все видела.
Все ли? Что теперь значит это «все»? Теперь это значило уже очень много!
«Я не знаю эту женщину. Я ее никогда не видел».
Что мне сказать Шерли? Что-то ведь придется ей сказать. А если она не поверит? Делала мне укол? Почему? Плохо себя почувствовал? Где? Когда? Что это за докторша? Меня тревожит твое здоровье. Я хотела бы с ней поговорить…
– Ну, ты идешь? – спросил голос моей жены.
Я повернулся. За моей спиной стояла Джоан. Она была в халате, накинутом поверх ночной рубашки. Я ушел с балкона, закрыл за собой дверь и задернул шторы.
– Приятно подышать свежим воздухом, да?
Джоан иронизирует? Что она успела увидеть? Что она знала? Что она думала, о чем догадывалась, что намеревалась предпринять? Я нервно вздрогнул.
–
– Конечно.
– Я знаю, ты устал…
– Вовсе нет.
– …и мысли твои витают далеко…
– Это неправда.
– Но я же вижу. Когда я с тобой говорю, ты не слушаешь. Когда на тебя гляжу, не замечаешь. Твои мысли заняты другим. И я знаю чем…
– Ты… это… знаешь?
– Конечно, милый. Ты думаешь о своей работе, о фильме, это же ясно. И я так тебя понимаю. Но мне хочется такой малости…
Я взглянул на нее, и она потупилась, смутившись, как совсем юная девушка.
– Можно мне сегодня вечером заснуть на твоем плече?
Я только молча кивнул, не в силах ничего ответить.
– Я понимаю, ты так нервничаешь… Но ведь я только полежу рядом с тобой несколько минут… пока не засну… Я приняла снотворное и наверняка вскоре усну… И ты тогда… тогда ты пойдешь к себе, хорошо?
Язык не поворачивался что-то ответить. Я только молча кивнул.
– Только заснуть на твоем плече… Сколько воды утекло с тех пор, любимый. Только подумай, сколько воды.
23
– Она – одна из моих поклонниц. Что я могу поделать? Все время за мной бегает. Торчит перед отелем, чтобы меня увидеть.
– Откуда ты знаешь?
– Еще ночью побеседовал с портье.
– Понимаю. Еще раз спустился с седьмого этажа и поднялся на седьмой этаж по лестнице.
– Нет, поговорил с ним по телефону. Он видел из холла, как она стояла на улице и махала рукой.
– И он ее узнал?
– Конечно! Она все время маячит тут с тех пор, как я появился в Гамбурге. Он говорит, что я уже как-то раз дал ей автограф.
– Но ты этого не помнишь?
– Разумеется, нет! Я дал сотни автографов. – Я не дал и дюжины. – Ну, теперь ты наконец успокоилась?
– Ты слишком быстро ведешь машину, – сказала Шерли. Она сидела рядом со мной. Я мчался на север, по направлению к Клостерштерну. Было половина восьмого утра. Белая изморозь покрывала асфальт. Холод стоял пронизывающий. Шерли была в черном берете и леопардовой шубке.
– Ну, теперь ты наконец успокоилась?
– С чего бы мне беспокоиться?
– Послушай…
– Осторожно! Пешеход!
Я резко крутанул руль влево. Машину повело по скользкому асфальту, и мы пролетели мимо рабочего, едва успевшего отскочить и теперь посылавшего мне вслед проклятья.
– Если не можешь ехать медленнее, разреши мне выйти.
Я сжал зубы и наполовину отпустил педаль газа. До станции метро «Эппендорфер-Баум» я молчал. Потом все же нарушил молчание – слишком важно было все это. – Значит, ты мне не веришь?
– Почему я должна тебе не верить?