Горная весна
Шрифт:
Тот год был грозным для низменного Закарпатья. Зима в горах оказалась исключительно многоснежной, а весна затяжной, капризной, холодной и теплой, снежной и дождливой, солнечной и туманной. В первых числах мая в горах еще лежал снег и подмораживало. Настоящая весна наступила сразу, в одну ночь произошел перелом. Хлынул теплый ливень. Он растапливал снега в голубых, затененных ущельях, на поднебесных хребтах, в глухих дебрях лесов. Верховина чернела, зеленела, становилась весенней. Прошел день, другой, третий, а ливень не утихал. С гор по каменистым ложам и прямо по косогорам стремительно понеслась верховинская вода. Вниз, в долины, надвигались весенние воды в таком количестве, будто на простор вырвалось море. Небольшие безобидные
Страшной стала горная река, вырвавшись на простор равнины.
Тисса в первый же день половодья наполнилась до краев. Скоро вода разлилась поверх гребней дамб, прикрывающих равнину. Первая дамба рухнула напротив маленького советского городка Вилкок, и бурная Тисса устремилась в брешь, быстро заполняя собой огромное пространство. Образовалось настоящее море. Спасательные флотилии, организованные из рыбацких лодок, моторных катеров и плотов, двинулись в затопленный район. Десятки поездов, тысячи машин эвакуировали население из пунктов, которым угрожало наводнение.
Серьезное испытание выпало на долю жителей правобережной Тиссы. Но еще более угрожаемое положение создалось на левобережье. Украинцам сравнительно легко было отступать: в ближайшем их тылу поднимались карпатские предгорья, недоступные наводнению. Позади же венгров расстилалась необозримая Большая Венгерская низменность, где раздольно свирепствовала Тисса. Спастись можно было только переправившись на правый, высокий берег.
Первыми ринулись в туманную мглу тисского моря жители венгерского села Варош, расположенного у самой границы, напротив советского колхоза имени Ленина. Маяком им служили яркие огни колхозного Дома культуры и нагорные костры, полыхавшие всю ночь. Где-то посередине реки плоты гостеприимно встретил советский катер. Он взял на буксир тихоходные бревенчатые суденышки и пришвартовался с ними к правому берегу. Венгры нашли себе пристанище в хатах колхозников и в Доме культуры.
Среди спасенных венгерских землепашцев, их жен и детей находился и агроном Ференц Будаи, прибывший из Будапешта в село Варош по служебным делам за день до наводнения. Благополучно переправившись на самодельном плоту через Тиссу, он, пользуясь гостеприимством на советском берегу, незаметно исчез. Ференц Будаи имел подложные документы. Бандеровец Хорунжий присвоил себе не только чужое имя, но и национальность. Подлинная фамилия «Ковчега» давно не употреблялась. Шефы иностранных разведок любят давать своим приметным агентам подобные высокопарные, загадочные клички.
В ту же ночь, тайно отделившись от общей группы спасенных, «Ковчег» начал действовать в одиночку. Как впоследствии выяснилось, он подружился с водителем грузовой машины Козловским, мобилизованным на вывозку населения из районов, которым угрожало наводнение. Вкравшись в доверие к Козловскому, он убил его, и, забрав его документы и одежду, сел за руль грузовика.
Вот с этим «Ковчегом» и свела Алёну Смолярчук пограничная судьба.
Вот как это произошло.
В ненастную полночь к глухим воротам пятой заставы подошла большая, крытая непромокаемым брезентом машина. Дежурный по заставе Волошенко, вызванный часовым, встревоженно вырос на пороге калитки и узким, длинным лучом электрического фонаря осветил грузовик: шоферскую кабину, кузов, номерной знак.
— В чем дело, водитель? Куда следуете? — грозно спросил Волошенко.
— Это я, Тарас! — раздался певучий женский голос, ничуть не смущенный негостеприимным окликом дежурного.
И вслед за этим из кабины грузовика на мокрую землю выпрыгнула, шурша одеждой, женщина.
Горный северный ветер, секущий холодным дождем, сорвал с белокурой головы женщины
Это была Алена, жена старшины Смолярчука. Волошенко сразу узнал ее по голосу, по тому, как она легко перескочила через большую лужу. Но он, однако, не спешил признаться, что признал ее. Вид его был все такой же настороженно-суровый, а голос грозный:
— Кто вы такая,? В чем дело?
— Это я, Тарас. Неужели не угадал? Добрый вечер!
И только после этого Волошенко смилостивился и решил узнать Алену.
— А, вот кто это! — Он опустил фонарь острием луча в землю, обрадованный тем, что посреди глухой, невеселой ночи наконец-то нашелся добрый повод пошутить, отвести душу. — Каюсь, не узнал сразу. Смотрю и думаю, что это за видение явилось перед моими очами? Вроде бы Аленушка. Но если это она, думаю, наша скромница, то почему стала такой царственной? «Это я!»… Хм! Так это ты сказала, Аленушка? Извиняй за чистую правду, показалось мне, будто твой голос давным-давно запал мне в душу, будто она у меня день и ночь звучит в ушах, не даёт ни спать, ни есть, ни на свет божий глядеть.
Алена засмеялась. Она отлично знала характер Волошенко: ни друга, ни недруга не пожалеет, посмеется над ним, была бы только маленькая к тому зацепка. Случись ему пожар тушить, и там, в огне, наверно, действовал бы с веселым словом, с шуткой, с прибауткой. Алена помахала рукой перед лицом Волошенко…
— Прекрати свои басни, Тарас! Не до них мне сейчас. Смолярчук на заставе?
— Прошу вас, гражданка, выбирать выражения. «Тарас»! Какой я вам Тарас, если я при исполнении служебных обязанностей! — Он резко сдвинул каблуки, приложил руку к козырьку фуражки: — Разрешите представиться во всем своем величии: дежурный по заставе рядовой Волошенко!
— Болтун ты, а не дежурный!
— Правильно, — неожиданно, широко ухмыляясь, согласился Волошенко. — Приветствую суровую товарищескую критику. — И уже другим, серьезным, деловым, тоном добавил: — Так, значит, мужем интересуешься? Смолярчук, на твое счастье, еще здесь, на заставе. Позвать?
— Позови. Скорее!
— Случилось что-нибудь?
— Ну да. Разве ты не знаешь? — Алена повернулась лицом в ту сторону, где резко снижались Карпаты и где небо раскалывали длинные, извилистые, как горные реки, молнии. — Наводнение. Тисса вышла из берегов.
— А!.. Уезжаешь на спасательные работы? Мобилизована? Хочешь проститься с мужем? Сейчас, сейчас позову твоего Андрея.
Размахивая электрическим фонарем, Волошенко хлопнул калиткой. С той стороны высокого забора донесся дробный цокот каблуков о каменные плиты, потом наступила тишина. Так было тихо, что Алена явственно слышала, как шумели в горах необыкновенно полноводные потоки, как жалобно стонали под свирепым ветром вершины деревьев, как дождевые струи барабанили о железную крышу казармы заставы, как ворчала дальняя, равнинная гроза. И вдруг все это — и горные потоки, и гроза, и шум леса, и дождь — бесследно исчезло. Ничего больше не слышала Алена. Все заглушил новый звук, донесшийся со двора заставы. Кованые каблуки быстро-быстро пересчитывали каменные плиты — одну, другую… пятую… десятую… Алена перестала дышать. Кованые каблуки стучали все быстрее и быстрее. Алена уже не могла устоять на месте. Забыв обо всем на свете и чувствуя только приближение Андрея, она рванулась ему навстречу. Калитка распахнулась, и на ее пороге вырос Андрей Смолярчук. Он так спешил к ней, что забыл накинуть на плечи плащ, а на голову надеть фуражку. Высокий, плечистый, с могучей грудью, на которой сияли, отражая молнии, ордена и медали, встревоженный, остановился он на пороге калитки. Зорко вглядываясь в лицо жены, он старался угадать по его выражению, что случилось. Волошенко не сказал ему, чем вызвано внезапное, посреди ночи, появление Алены на заставе.