Горная весна
Шрифт:
Новый ресторан вызвал у Андрея презрительную усмешку: какой он маленький и бедный по сравнению с львовскими! В вестибюле нет бородатого, одетого в парадную ливрею швейцара. Столы поставлены тесно и покрыты поверх клеенок бумажными скатертями. Народу мало, стулья обыкновенные, жесткие. Меню написано от руки на серых листках без длинного списка вин. В зале нет ни эстрады для оркестра, ни танцевальной площадки. Захудалая столовка, а не ресторан.
Не скрывая своего презрения к заведению, неоправданно, по его мнению, носящему столь пышное название, Андрей сел за столик в дальнем углу
Смущенная и виноватая, официантка тихонько отошла к буфету и, стоя там, поглядывала на сердитого клиента, готовая подойти к нему по первому его знаку. Он не подавал знака еще добрых десять минут. Наконец официантка приблизилась к нему и осторожно спросила:
– Ну, выбрали?
– Триста граммов водки, бутылку пива, селедочку с лучком и картошкой, харчо по-грузински, отбивную по-киевски и мороженое. Все! Запомнили?
– с небрежностью ресторанного завсегдатая приказал Андрей.
– Горячее и закуски давайте немедленно.
После второй рюмки Андрей соблаговолил более веселыми глазами посмотреть на мир, на то, что его окружало. Теперь и ресторан показался ему не таким уж плохим и официантка не такой толстой и чернявой. Ему хотелось с кем-нибудь поговорить, похвастаться своей красивой молодостью, рассказать о том, откуда и зачем он приехал сюда, в Закарпатье.
В этот момент и вошел в ресторан Любомир Васильевич Крыж. Андрей обрадовался. Он с детства знал этого человека, много раз видел его у себя в доме и до некоторой степени считал его почти родственником.
– Дядя Любомир!
– Свой радостный возглас Андрей подкрепил поднятой над головой рукой и приветливой улыбкой.
Крыж все знал об Андрее: когда тот выехал из Львова, когда прибыл в Рахов, куда направился с вокзала и какие имел дальнейшие намерения. Крыж подготовился к встрече. Но, скрывая это, он изобразил на своем аккуратно выбритом тонкогубом лице приятное удивление и поспешил к столу, за которым сидел Андрей. Схватив обе руки парня, он долго тряс их, улыбался и восклицал: «Приехал! Как хорошо! Молодец!» Андрей с удовольствием слушал Крыжа и считал закономерным и естественным его шумное ликование. Он был бы удивлен, если бы дядя Любомир, увидев его, менее обрадовался. Андрей давно уже привык к тому, что его личность привлекает к себе внимание.
Обедая и выпивая, Крыж и Лысак дружески разговаривали. Собственно, говорил больше Андрей. Крыж терпеливо слушал. Когда пламя воодушевления хвастуна потухало, Крыж подбрасывал в костер его самолюбивой души горючее.
– Эх, Андрейка, - говорил он, - мне бы твои годы, твои щеки, твои глаза, твою жадность к жизни…
И Андрей после этого добрых пятнадцать минут опять говорил о себе: как хорошо жил во Львове, с кем встречался и как будет жить в Яворе.
– Ну, а как у тебя насчет презренного металла?
–
Андрей любил деньги, постоянно думал над тем, как иметь их побольше. Поэтому, когда речь зашла о деньгах, он обрадовался:
– Да так, ничего… Расплатиться за обед и добраться домой хватит.
– Неужели от моих переводов ничего не осталось? Все растратил?
– От ваших переводов?
– удивился Андрей.
– Значит, это вы, а не мама каждый месяц посылали деньги?
Крыж скромно кивнул и, виновато потупившись, вздохнул:
– Извини, Андрейка, в то время больше урвать не мог. Сейчас имею некоторый капитал. Вот тебе пока на мелкие расходы.
– Он положил на стол сторублевку.
– Еще понадобится - приходи без всякого стеснения, не откажу.
Андрей молчал, прихлебывая пиво.
– Дядя Любомир, - затем спросил он, - деньги вы посылали каждый месяц?
– Да, каждое первое число. А что?
– А мама… почему она и рубля не прислала?
– Не знаю, роднуша. Наверно, не было лишних.
– Не было?
– усмехнулся Андрей.
– У нее их столько! Жадная она стала. И для кого только бережет?
– Голубчик, разве можно о родной матери такое говорить! Она души в тебе не чает, а ты…
Андрей положил на край стола два огромных кулака:
– А я вот приеду и поговорю с ней как надо! Сразу шелковой станет!
– Ты этого не сделаешь. Ради меня. Слышишь? Никаких упреков! Зачем тебе нужны обязательно ее деньги? Не все равно, чьи тратить? Наплюй ты на материнские капиталы и пользуйся моими.
– Он осторожно, не поворачивая головы, оглянул зал.
– Признаюсь, сынок, у меня есть солидный запасец. На всю твою молодость хватит. Пользуйся в свое удовольствие.
Андрей все больше и больше удивлялся. Он никак не ожидал, что этот аккуратный, прилизанный, черный, как ворон, чужой дядя, приятель матери, никогда не отличавшийся особенной щедростью, вдруг окажется таким добрым, любвеобильным и, главное, денежным.
– Люблю я тебя, Андрейка, - говорил Крыж.
– Усыновить готов, если будет на то согласие матери. Ну, да ладно, и так, без усыновления, будем дружить.
– Он протянул руку: - Будем, а?
– Будем, дядя Любомир!
– Андрей ответил крепким искренним рукопожатием.
– Ну, вот и договорились! А теперь, Андрейка, я покину тебя.
– Куда же вы? Вместе в Явор поедем. Скоро автобус…
– Нет, я поеду позже. Дела у меня в Рахове. Вечером встретимся в Яворе. Заходи. Заплати и мою долю, голубчик.
Он положил на чистую тарелку еще одну сторублевку, похлопал Андрея по щеке, погладил по голове и пошел к двери. Отойдя от столика несколько шагов, вернулся:
– Да, Андрейка, чуть не забыл! Ты Олексу Сокача, знаменитого машиниста, помнишь?
– Как же не помнить такого человека! А что? Почему вы спросили?
– встревожился Андрей.
– Олекса Сокач получает комсомольский паровоз. Вот бы тебе к нему на практику!.
– Дядя Любомир, вы как в душу мою смотрели. Да про это самое уже две недели думаю, с тех пор как узнал про комсомольский паровоз Олексы.