Горничная Карнеги

Бенедикт Мари

Зевая от соблазнительной мысли о сне, я надела серое твидовое пальто поверх форменного черного платья. Конечно, было бы неплохо переодеться для похода в гости, но из нарядов у меня имелось лишь платье, отданное миссис Сили, и оно практически не отличалось от формы служанки. К тому же после возвращения мне еще предстояло помочь миссис Карнеги подготовиться ко сну, и если я переоденусь сейчас, то придется переодеваться снова. К чему лишние хлопоты? Черное платье служанки вполне подходило и для выхода в люди.

Спускаясь по черной лестнице в кухню, я задумалась о предстоящем визите и сошла с нижней ступеньки с неожиданно громким стуком. Мэри и Хильда, наши посудомойки, оглянулись на звук,

увидели, что это я, и, даже не улыбнувшись, сразу вернулись к своему занятию: они резали овощи для рагу на обед. Дистанция между горничной госпожи и остальным штатом прислуги походила на пропасть, которую мне еще предстояло преодолеть, хотя, честно говоря, у меня не было времени этим заняться. Лишь мистер Форд встретил меня дружелюбной улыбкой. Он, как и я, существовал в некоем собственном пространстве, отдельном от двух миров, в которых заправляли мистер Холируд и миссис Стюарт. Я не знала, что являлось причиной: то ли цвет его кожи, то ли положение в доме, — но я была очень признательна ему за маленькие проявления доброты в обстановке, в которой либо не замечали меня, либо (как та же Хильда) питали ко мне явную неприязнь.

— Как я понимаю, у вас выходной, мисс Келли, — сказал он.

— Да, мистер Форд, — ответила я, улыбнувшись. Мне хотелось плясать и кружиться на месте.

— Значит, приятного отдыха. Но возвращайтесь скорее. Не надо, чтобы хозяйка без вас заскучала.

Я вышла на улицу, впервые не обремененная обществом миссис Карнеги или списком поручений, и направилась по Рейнольдс-стрит к остановке конного трамвая, которому предстояло доставить меня в Аллегейни — городок, примыкающий к Питсбургу с западной стороны. Мороз щипал пальцы и щеки — теплые перчатки и шарф я пока не могла себе позволить, — но меня это нисколько не беспокоило. Я ощущала невероятную свободу и легкость.

По пути я с изумлением разглядывала дома, соседствующие с домом Карнеги. Мне уже доводилось бывать в некоторых из них, сопровождая хозяйку на ее утренних и послеобеденных визитах, однако сейчас, когда я шла одна, эти особняки казались еще более величественными и неприступными. Я с трудом верила, что теперь вхожа в такие дома. И не переставала удивляться тому, что моя уловка с подменой Кларой Келли сработала и продолжает работать.

Стоило подумать о той девушке, и мысли сами собой обратились к ее Томасу. Где он сейчас? Что с ним стало? После первого и единственного письма из Дублина он больше не проявлялся, но я часто представляла себе, как он ждет ответа от девушки, которую любит. Ждет с таким же нетерпеливым волнением, с каким я ждала писем из дома. Только Томас не дождется ответного письма. Он всегда будет думать, что Клара отвергла его любовь. Он никогда не узнает, что она умерла по дороге в Америку. Он не сможет оплакать свою потерю.

От этих мыслей я вновь испытала укол вины за свое невероятное везение — и за свою ложь. В качестве горничной в зажиточном доме я зарабатывала много больше, чем заработала бы на фабрике или в должности домашней прислуги низшего ранга вроде нашей посудомойки Хильды. И все же, прилагая массу усилий, чтобы заслужить расположение миссис Карнеги, я попросту не успевала обстоятельно поразмышлять об источнике своей удачи. Иногда я почти забывала, что получила такое хорошее место ценой гибели другой Клары.

От тяжелых мыслей мое замечательное настроение улетучилось. К остановке подъехала конка, и я шагнула с платформы в вагон. В такой час он был почти пустым, и мне одной досталась целая скамья. Как только мы с грохотом тронулись с места, я повернулась к окну и стала смотреть на городские пейзажи, выбеленные свежевыпавшим снегом. Чем дальше мы отъезжали от Хоумвуда, тем беднее становились дома, церкви и магазины,

но под снегом город сверкал и искрился. Это волшебное зрелище всегда приводило меня в восторг.

Вскоре мы выехали на окраину Питсбурга — в промышленные районы с многочисленными фабриками и заводами. Опять пошел снег, но здесь он уже еле справлялся с висевшей в воздухе гарью и чернел сразу, как только ложился на землю. Когда конка пересекла подвесной мост между Питсбургом и Аллегейни, снег окончательно проиграл битву со смогом и копотью. Вместо снежинок с неба падали черные хлопья сажи, оседавшей на всех поверхностях вязкой чернильной пленкой.

Я вышла на остановке «Ребекка-стрит», спустилась со станционной платформы и присоединилась к людскому потоку, бурлящему на грязной узенькой улочке. Из-за витавшей в воздухе едкой гари, смешанной с испарениями от близлежащих кожевенных фабрик, у меня сразу же защипало в носу и запершило в горле. В этом удушающем хаосе я не увидела ни единой таблички с названием улицы и номерами домов. Возможно, я вышла не на той остановке? Я решила вернуться на станцию и обратиться за помощью к кондуктору или смотрителю.

Минуя длинную очередь, растянувшуюся по платформе, я подошла к билетному кассиру:

— Прошу прощения, сэр. Я ищу дом номер триста пятьдесят четыре на Ребекка-стрит. Вы не подскажете, в какую сторону мне идти?

— Это вам надо попасть в Закопченный квартал. Придется немного пройтись.

Я совсем растерялась. Я могла бы поклясться, что кондуктор в вагоне объявил остановку «Ребекка-стрит», когда мы подъезжали к станции.

— Это же остановка «Ребекка-стрит»?

— Да, мисс. Но вам нужна не Ридж-авеню, а другой район — Закопченный квартал. Та еще кроличья нора. Я могу подсказать общее направление, но, чтобы найти нужный дом, вам придется спросить у местных.

— Возможно, мне стоит взять кеб?

— Ни один кеб не поедет в Закопченный квартал, мисс. — И он отвернулся к нетерпеливому покупателю.

В точности следуя указаниям кассира, я направилась вниз по Ребекка-стрит, внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить в конский навоз или размокшую грязь, однако все равно перепачкала туфли на улице, никогда не видавшей брусчатки. Галдящая стайка пронесшихся мимо уличных мальчишек чуть не сбила меня с ног, и я едва не налетела на группу мужчин, игравших в кости прямо на тротуаре, и на женщину, которая развешивала на веревке белье — только постиранное, но уже сероватое от копоти, пропитавшей всю улицу. Наконец я дошла до той части Ребекка-стрит, где начинались дома с триста тридцатыми номерами, темными силуэтами проступавшие на фоне кроваво-красного зарева от заводов и фабрик, расположенных прямо за ними. Меня поразило, что индустриальные кварталы так близко примыкали к жилым домам, буквально сливаясь с городскими улицами.

Нужный мне дом никак не находился. Немногочисленные угрюмые прохожие выглядели в лучшем случае неприветливо, и я опасалась спрашивать у них дорогу. Наконец мимо проковылял пожилой джентльмен с добродушным лицом, в заметно потрепанной, но безупречно чистой одежде, и я решилась обратиться к нему за помощью.

Он ответил с сильным немецким акцентом:

— Вы не можете найти триста пятьдесят четвертый дом, потому что на нем нет номера. Он между теми двумя домами.

Чувствуя себя нарушительницей границ, вторгшейся на чужую территорию, я подошла к строению, на которое мне указал пожилой джентльмен. Он сказал правду. Этот дом, втиснутый между двумя обветшавшими, но относительно крепкими с виду зданиями, был сбит из металлолома и старых рассохшихся досок; он казался еще более ветхим, чем все остальные, и располагался еще ближе к искрам, летящим от фабрики, гудящей на задах квартала.