Горняк. Венок Майклу Удомо

Абрахамс Генри Питер

Намертво сцепившись, Лия и Дладла раскачивались из стороны в сторону. Дладла тужился опрокинуть Лию, она сопела, но мало-помалу отгибала его руку назад. Все дальше, дальше и дальше. Крупные бисерины пота усыпали лоб Дладлы. Лицо его исказилось от боли. Но вот послышался вопль, и Дладла поник. Нож выпал из его пальцев.

Лия разжала руку, и Дладла осел на землю. Окинув его презрительным взглядом, Лия плюнула, задрала ногу и пнула Дладлу в лицо.

— Не надо! — вырвалось у Кзумы.

Криво усмехнувшись, Лия отвернулась.

— Уберите

эту погань, — приказала она.

Элиза взяла Кзуму за руку.

— Пошли, я помогу тебе смыть кровь.

Она принесла миску с водой, обмыла ему рану.

— Порез неглубокий, — сказала она, — но надо его зашить, иначе кровь не остановится.

— Не стоит, — отнекивался он.

Но Элиза уже тянула его за собой.

* * *

Через час они вернулись. Им удалось разыскать врача, и он наложил Кзуме швы.

Двор уже опустел. Опустел и дом. В доме остались только верзила Йоханнес и Лина. В воздухе стоял тяжелый пивной запах.

— Сильно тебя поранили? — спросила Лия.

Кзума покачал головой.

— Йоханнес работает на рудниках, — сказала Лия. — Он тебе поможет устроиться, верно, Йоханнес?

— Меня зовут Йоханнес П. Вильямсон, и я не я, если не помогу ему, — ответил Йоханнес.

Опора ввела за руку Папашу. Он проспался, хмель явно выветрился из его головы.

Кзума пригляделся к Йоханнесу. С виду Йоханнес бы и цветной как цветной, но и говором, и повадкой больше походил на черного. А ледащая Лина, хоть она и цветная, видно, души в нем не чаяла — это и слепому видно.

Лия поглядела на Кзуму, потом перевела взгляд на Элизу, и лицо ее расцвело улыбкой.

— Он потерял много крови, — сказала Элиза.

— Пусть он идет спать, — сказала Лия, — а ты помоги нам вынести бидоны и прибраться, чтобы поутру, когда заявится полиция, все было шито-крыто.

Элиза кивнула, и они пошли к ней. Лия присела на стул.

— Ты располагайся здесь, а Элиза поспит одну ночь у меня… Ну как, согласен?

— Согласен.

— Есть хочешь?

— Нет.

— А пить?

— Тоже нет.

— А ее не хочешь?

— Не дури, — сказала Элиза.

Кзума молчал. Лия вздохнула и засмеялась. Тут Кзума вспомнил о деньгах, которые ему передала Опора, и вручил их Лии. Она встала, хлопнула его по спине и двинулась к двери, но на пороге остановилась, кивком головы показала на Элизу.

— Ты ей по сердцу пришелся, только она дуреха. А все из-за того, что в школу ходила. Ты ей люб, но ей вынь да по ложь такого, чтоб и книжки читал, и говорил, и одевался, как белый, и нацеплял на шею тряпку, которую белые галстуком зовут. Не будь дурнем, бери ее силком, — фыркнула и вышла из комнаты.

Кзума не спускал глаз с Элизы.

— Верно Лия говорит?

Элиза не подняла на него глаз.

— Постель постелена, — сказала она. — Ложись спать, — и

вышла, так и не ответив на его вопрос.

Глава четвертая

Йоханнес пьяный был решительно не похож на Йоханнеса трезвого. Первый — крикун, бахвал, забияка, каждому встречному-поперечному объявлял, что он, Й.-П. Вильямсон, любого сукиного сына уложит одной левой. Обожал драться, кичился своей силой, всех задирал. Второй — смирный, замкнутый, обходительный, кроткий, как агнец. Он, похоже, даже стеснялся своей могутной фигуры и своей силы. Робкий, даже слишком уступчивый и до крайности миролюбивый.

Рассвет этого понедельника Йоханнес встретил трезвым. Выражение лица было у него сосредоточен-нос, брови насуплены — видно, его одолевали серьезные мысли.

Время от времени Кзума поглядывал на Йоханнеса, но тот брел, не поднимая головы. А у Кзумы накопилось столько вопросов к Йоханнесу. Раз-другой Кзума заговаривал с ним. Йоханнес отвечал только да к нет, отвечал мягко, но в голосе его сквозила такая грусть, что язык не поворачивался лезть к нему с расспросами. Кзума пытался представить, какие же они, эти рудники.

— Сегодня на улицах на редкость пусто, — сказал Кзума: ему вспомнилось, сколько народу толпилось здесь в субботу.

— Верно, — ответил Йоханнес.

Когда на улицах пусто, они кажутся чужими, подумал Йоханнес, но вслух ничего не сказал. Длинные, широкие, безлюдные — разве такими должны быть улицы? И так улица за улицей. И лавки тоже сегодня совсем чужие — на витрины никто не глазеет. И над городом висит какой-то наводящий страх тихий гул. И уличные фонари светят тускло. Все здесь совсем-совсем чужое. Чужое как смерть. Йоханнесу это не нравилось. Он не любил думать о смерти.

— Сегодня здесь так тихо, — сказал Кзума. — И до чего же мне это нравится! По субботам здесь многолюдно, а я этого терпеть не могу.

— Угу, буркнул Йоханнес, но про себя подумал: «А мне нравится многолюдье».

— Что ты сказал?

— Ничего.

— А мне показалось, ты что-то сказал.

— Да нет же.

И снова они долго шагали молча. Вверх-вниз по безлюдным улицам, по обеим сторонам которых высились притихшие дома, тянулись набитые одеждой и всевозможными товарами витрины.

Но нигде ни одной машины, ни единой души. Город золота спал, спали все его обитатели, кроме них двоих, никто не бодрствовал, никто не брел по улицам. Кажется, город вымер, думал Йоханнес, и до чего же мне это пе правится.

Как здесь красиво, думал Кзума, красиво и тихо.

Ему нравится безлюдье, думал Йоханнес, а и люблю многолюдье. Безлюдные улицы и вымершие дома мне не по душе. Люди, мне нужны люди вокруг.

Кто его разберет, думал Кзума, вчера он драл глотку, бахвалился, а сегодня такой тихий — голоса его не слыхать. Интересно, что за работа на рудниках?