Горняк. Венок Майклу Удомо
Шрифт:
— Меня зовут Нана, — сказал он. — Давай обедать вместе.
Они выбрали местечко в тени, сели на землю. Все рабочие пристраивались, где поудобней. У каждого была с собой жестяная коробка с едой. И каждый принес в коробке кус затвердевшей маисовой каши, ломоть мяса и краюху грубого хлеба, выпекавшегося специально для барачного поселка.
Нана поделил обед поровну и половину отдал Кзуме.
Кзума утер лоб, привалился к рифленой стене подсобки. Слева от них громоздился отвал, огромный, наводящий ужас. Справа, куда они
— Это быстро не делается, — сказал Нана.
— И вы каждый день так работаете?
— Каждый.
— Не понимаю я вашей жизни.
— С непривычки здесь тяжело, но вообще-то не так тут и плохо. Ну, а новички, они поначалу пугаются; видит, ты работаешь, работаешь, а отвал не растет. И нот ты глядишь, глядишь, а он все равно не растет. И ты пугаешься. Ну, а назавтра думаешь, смотри не смотри, глядеть не на что, и уже смотришь реже. Зато и пугаешься меньше. А послезавтра смотришь еще реже и так далее, а потом вообще перестаешь смотреть. И страх проходит. Вот оно как здесь бывает.
— Тогда скажи, почему у людей тут такие глаза… — настаивал Кзума.
— Какие такие?
— Я присмотрелся к здешним — у них глаза точь-в-точь, как у овец.
Нана поглядел и на Кзуму, улыбнулся, от улыбки лицо его смягчилось, но нему пошли лучики морщин.
— А что, разве все мы не овцы, только что говорящие? — ответил вопросом Нана.
Какое-то время они ели молча. Когда с едой было покончено, Нана растянулся на земле, закрыл глаза. Остальные рабочие, все как один, тоже легли на землю.
— Ложись и ты, — сказал Нана, — дай телу отдых.
Кзума последовал совету Наны.
— Ну как, полегчало?
— Да.
— А теперь расслабься.
Кто-то из рабочих замурлыкал песню, негромкую, мелодичную, протяжную. Песню подхватили все. Запел и Кзума, и у него сразу отлегло от души. Напряжение спало, спина и та перестала ныть. Он смежил веки. Тихая песня заглушила и шипение, и грохот взрывов. И вскоре Кзума открыл глаза и поглядел на небо. До чего же оно голубое! А дома, в деревне, небось все зеленым-зелено и на холмах щиплет траву скот. Глаза Кзумы подернулись влагой. Он смахнул слезу.
— А под землей что за работа? — спросил он Нану.
— Как на чей вкус.
Раздался свисток — получасовой перерыв кончился.
Рабочие вставали, разминались, не спеша возвращались на рабочие места.
Нагружали мелким сырым песком вагонетки. Увозили вагонетки, опорожняли их. И из недр земли поднимались новые вагонетки и в свой черед грузились теплым сырым песком… И ни конца, ни края этому не было…
* * *
Солнце уже почти зашло, когда рабочих, которых утром спустили под землю, стали поднимать наверх. Из недр земных повалил
— А там внизу небось темень? — спросил он Нану.
— А ты что думаешь, туда и солнце вместе с людьми спускают? — засмеялся Нана.
Кзума с маху вонзил лопату, теплый сырой песок захрустел. Во второй половине дня Кзуме больше не пришлось толкать вагонетку — его поставили на погрузку. Но не успел он зашвырнуть лопату песка в грузовик, как его окликнули.
— Кзума!
Раздвигая толпу, к нему продвигался Йоханнес.
Кзума опасливо покосился на белого, руководящего погрузкой, и не сдвинулся с места.
— Привет! Как жизнь? — кричал Йоханнес.
— А товарищ твой силач, каких мало, — сказал Нана Йоханнесу, когда тот пробрался к ним.
— Вильямсон, ты что себе позволяешь? — рыкнул белый.
— Его Рыжий требует к себе, — не оборачиваясь кинул белому Йоханнес.
Кзума пригляделся к Йоханнесу — в его голосе звучало былое бахвальство. И глаза блестели так же задиристо. Интересно, когда Йоханнес успел надраться: он же весь день проторчал под землей, удивился Кзума.
— Тебе следовало сначала обратиться ко мне, — запальчиво сказал белый.
— Это еще зачем? — нагличал Йоханнес.
Белый придвинулся к Йоханнесу.
— Ты с кем так разговариваешь?
— С тобой, а что такое? — отвечал Йоханнес, не отводя взгляда.
Они сверлили друг друга глазами. Белый побагровел от злобы. На губах у Йоханнеса играла бесшабашная улыбка, казалось, он сейчас заорет: «Меня зовут Йоханнес П. Вильямсон, и я любого сукиного сына уложу одной левой».
— Твоя наглость, кафр, не доведет тебя до добра, — сказал белый и с этими словами повернулся и ушел.
— Пошли и мы, Кзума, — сказал Йоханнес.
Кзума отшвырнул лопату и пошел за Йоханнесом.
Тот отпел его к рудничному врачу. В кабинете врача их уже ждали Крис и Падди.
— Здравствуй, Кзума, как дела? — приветствовал К чуму Крис.
— Грех жаловаться, — ответил Кзума.
Рыжий Падди сидел, будто набрал в рот воды.
— Подойдите ко мне, Кзума, — приказал врач.
Кзума разделся и лег на длинный стол.
— Он силен как бык, — сказал доктор, осмотрев Кзуму. — Но спускаться под землю ему пока рано.
— Йоханнес за ним приглядит, — пообещал Крис.
— Охотно верю, но вам обоим только бы нарушать правила. В один прекрасный день вы подведете себя под монастырь.
— А ты что скажешь, ирландец?
— Ничего с ним не случится, — отрезал Падди.
— А вы сами, Кзума, хотите работать под землей? — спросил врач.
— Очень хочу! — выпалил Кзума.
— Раз так, другое дело, — засмеялся врач.
Они вышли из приемной.
— Кзума! — окликнул его Падди. — Отправляйся мыться, а перед уходом зайди ко мне, ладно?