Город Ангела
Шрифт:
— Ты, случаем, не подворотничать собрался?
— Разнообразие — соль жизни.
— А также источник болезней.
В отличие от «Линкольнс-Инн», где некоторые обитатели палаток осели так давно, что им стали приходить приглашения подписаться на «Ридерс дайджест», район Стрэнда вплоть до Олдвича служил исключительно временным пристанищем. «Подворотничать» означало найти незанятую подворотню, в которой можно было разместиться на ночь со своим картонным ящиком или спальным мешком. Студенты Лондонской школы экономики называли этот картонный городок «своим», только что они в этом понимали? Студенты пытались
Другие подались на Линкольнс-Инн-Филдз и попытались бросить якорь либо в постоянных местах у ограждения парка, где для защиты от ветра приходилось крепить палатки цепями к земле и прятаться за ярко-оранжевыми мешками из аварийного комплекта, привязанными к прутьям ограды, либо на нейтральной полосе посреди улицы вокруг беседки, или пагоды, или хрен ее знает, как она там называется. Такое делалось только от полной безысходности, потому что «платой за вход» обычно служил пузырь. Свою территорию обитатели беседки обороняли, вооружившись завязанными узлом полиэтиленовыми пакетами с лежалыми апельсинами, подобранными на задворках ресторанов. Они насобачились метать их, как безбашенные гаучо-болу. И если попадали, мало не казалось. Хорошо хоть не стреляли. Пока.
Третий миграционный поток двинулся через Хангерфордский пешеходный мост и пытал счастья на бетоне Саут-Бэнка. Оттуда через реку открывался вид на работающий даже поздно ночью парламент. Английский парламент — отец всех парламентов мира. Правительство утверждало, что на улицах Лондона обитало не более тысячи человек. Еще правительство утверждало, что спад миновал, инфляция затухает, жрать говядину не страшно и мы живем в обществе заботы о ближнем.
Куда бы ни разбрелись люди из подворотен, их исход длился недолго. Через несколько месяцев они начали кочевать назад и картонные коробки (особенно из-под массивной электронной аппаратуры) снова стали ходовым товаром.
— Тебе что, опять надо остановиться у почтового ящика?
— Если не затруднит, шеф, — ответил он, задрав ноги на стеклянную перегородку у меня за спиной. — Надо быть осторожнее. Я начинаю действовать по шаблону.
Я буквально затылком почувствовал его взгляд.
— А может быть, у тебя просто глаз острее, чем у других, — добавил он.
Я пожал плечами:
— А что такого? Ну не хочешь ты таскать с собой пачку денег, ночуя в подворотне, — разумное решение. Вот и кладешь их на свой счет в швейцарском банке. Мне-то что за дело?
— Неужели тебе не интересно? Врешь. Наверное, интересно.
— Меня интересует только один вопрос, Тигра. Почему ты так любишь играть у людей на нервах? Это что, какая-нибудь чумовая кришнаитская
— Я думаю, это определенная реакция, — весело откликнулся он. — Большинство людей, с кем я ездил, уже во второй поездке валили меня наземь или несли по кочкам мою личную жизнь.
— Меня ты всего лишь удивляешь, — сухо заметил я.
— Ах, мистер Ангел, — он театральным жестом прижал руки к сердцу, — я-то думал, вам нет никакого дела. Хуже того — я думал, вы меня даже не замечаете.
— Тебя трудно не заметить, Тигра, но в наше время, кажется, уже придумали лекарство, которым это лечат.
— Иногда, мистер Крутой, вы бываете так язвительны. А с Тигрой следовало бы дружить, потому что Тигра станет знаменитостью.
— Обещай, что не забудешь о нас, ничтожных людишках.
Я остановил машину у почтового ящика. Тигра немного подумал, потом вышел, оставив дверь «Армстронга» открытой, чтобы я не мог уехать. Я вновь проследил за ним в зеркало заднего вида. Тигра опустил конверт с деньгами и поспешно засеменил назад.
— Домой, Джеймс, проведем еще одну ночь под звездным небом. И не смотрите столь осуждающе, мистер Ангел. Мне даже отсюда видно выражение вашего лица.
— Ты путаешь осуждение с полным пофигизмом.
— Ну-у, опять за свое.
Его фигура мелькала в зеркале заднего вида — он устраивался на откидном сиденье за моей спиной. Я почувствовал его руку на плече.
— У нас с тобой много общего, Ангел.
Я прикинул, не новая ли это подначка, и если так, то как лягнуть его побольнее, не потеряв работу.
— Помимо нужды в деньгах и кислорода внутри этой машины, общего у нас ничего нет.
— Нет, есть. Братья по оружию — вот мы кто. Подтачиваем систему каждый по-своему. Живем в полную силу.
— Ты — может быть. Я, ввиду состояния моих финансов, живу на одну десятую мощности.
— Хватит хныкать, старая кокетка! Признайся: если бы ты был моего возраста, то вел бы такую же жизнь, как я. Мы оба безответственны ради идеи, как таковой.
— Нет, это неправда. Насчет меня — неправда.
— Ой, я так ошибся. Я забыл, что у тебя семья и два с половиной ребенка в окрестностях Лондона, работаешь ты не по ночам, выплачиваешь кредит на покупку дома, и, должно быть, «форд-транзит», на котором я еду, закрепили за тобой на фирме. Спустись на землю.
— Ты что это, Тигра? На курсы психиатров по ночам ходишь? Живи себе своей полной жизнью, а мою не трогай.
Он рассмеялся:
— Видишь? Что я говорил? Ты, как и я, — профессиональный уклонист. Только в отличие от меня ты в этом не признаешься даже себе.
— У тебя там что, клей какой-то особенный был на конверте или это просто от полнолуния?
— Дешевый прием, Ангел. Я над этим думал. Если хочешь настоящей свободы, нельзя брать на себя ответственность ни за кого и ни за что. В тот момент, когда тебе становится не по фигу то, что ты делаешь или что о тебе думают люди, личная свобода кончается.
— Мало радости в такой жизни, — сказал я.
Потом оказалось, что такая жизнь еще и недолговечна.
Выходные на Стюарт-стрит проползли в бесплодных ссорах с Лизбет и Фенеллой. И только планы Дуги и Миранды мне удалось отчасти саботировать.