Город Антонеску. Книга 1

Верховский Яков

У этих женщин бледные лица, покрасневшие от слез глаза, узелки и корзинки в руках. Дети одеты тепло – в пальтишках и шапочках, на тоненьких шейках повязаны яркие шерстяные шарфики. Красные, зеленые, желтые…

Боже мой, почему их так много, этих веселых шарфиков?

Боже мой, почему их так много – детей?

Медленно идут евреи, неуверенно. Словно еще не решили – идти или не идти. Словно все еще ждут какого-то чуда, которое вот-вот случится, и тогда… и тогда не надо будет уже идти.

Но чуда нет. И они идут.

Пробираются меж повешенными.

Обходят трупы замученных. Стараются не наступить на лужи уже запекшейся крови. Идут…

И вот их уже целые толпы, со всех концов города тянутся на Молдаванку – по Софиевской и Петра Великого, по Херсонской и Нежинской, по Преображенской, по Большой и Малой Арнаутской…

Тянутся к Прохоровской, которая выведет их на бесконечную Дальницкую, а оттуда уже прямая дорога на Дальник.

Но у самого устья Прохоровской, в треугольном скверике, на бывшем Толкучем рынке, где до революции торговали всяким старьем, они почему-то останавливаются.

Историки потом напишут, что это румынские власти приказали собраться в скверике. Но это, конечно, не так. В румынском приказе речь шла только о Дальнике, а люди стали собираться здесь сами, спонтанно. Вместе они, видимо, чувствовали себя более уверенно. Всех не повесят…

Долго топтались они в нерешительности здесь, на родном им «толчке». Собирались группками, по четыре-пять человек. Переходили из одной группки в другую. Прислушивались к разговорам и сами вступали в разговор.

Страшились и в то же время надеялись – не на смерть же – на регистрацию.

Туман постепенно рассеивался, и вот уже хмурое осеннее утро обернулось не менее хмурым осенним днем.

Время приближалось к полудню.

Нужно было идти.

И они пошли…

Но только ступили на Дальницкую, все стало вдруг до ужаса ясно: Дальницкая оцеплена и… обратной дороги нет. Теперь они фактически шли под конвоем, теперь их уже гнали прикладами, добивая, пристреливая отстающих.

А по обеим сторонам этой проклятой Дальницкой стояли неведомо как попавшие сюда жители… нет-нет, конечно, не жители нашей Одессы… а мародеры из «Города Антонеску». Им почему-то было очень весело – они что-то кричали бредущим евреям, вырывали у них узелки и корзинки, срывали с женщин платочки, сдергивали с детей их яркие – красные, зеленые, желтые – шарфики…

Между тем и положение в городе изменилось. Тех, кто не вышел с утра на Дальник добровольно, теперь выгоняли силой. Из Тюремного замка, где все еще в темном углу под лестницей дрожала Ролли, солдаты выдворили несколько сот евреев и тоже погнали на Дальник. В суматохе этой акции девочку и ее родителей, прикрытых распахнутой дверью, к счастью, не заметили.

ИЗ ДНЕВНИКА АДРИАНА ОРЖЕХОВСКОГО

«24 октября 1941 г. У нас во дворе с утра рев. Оказывается, расклеен приказ, чтобы все евреи пошли регистрироваться в Дальник, а это всего 19 км расстояние.

Я пошел по улицам до

центра города. Всюду во всех дворах собираются евреи со своими пожитками и направляются в Дальник.

Описать всю эту картину невозможно. Старики и старухи, еле волочащие ноги, больные и калеки на костылях…

Я себе не могу представить, как они пройдут это расстояние… Уже два часа. В семь совершенно темно…»

Из дома № 21 по Каретному переулку ушли на Дальник муж и жена Тернопольские. С ними был 6-летний сынишка.

Из дома № 23 по тому же Каретному ушла на Дальник старушка Бродская, 65 лет, а из дома № 25 – Ева Господино, 30-ти лет, с 3-летним Шуриком.

Из того же дома № 25 по Каретному переулку угнали на Дальник Олечку Полищук, 5-ти лет – одну без родителей.

Акты… Акты…

Знакомые с детства одесские улицы, переулки…

Детские имена…

Все эти Шурики, Яники, Эрики, Олечки…

Олечка, Олечка Полищук…

Да неужели в доме № 25 по Каретному переулку не нашлось ни одной соседки, ни одной истинно русской женщины, которая взяла бы тебя к себе в дочки и спасла бы от смерти?

Счастливая случайность

На Мясоедовской, во дворе городской больницы № 1, которая называлась Еврейской, поскольку была построена в 1800-м на деньги еврейской общины, собираются врачи, медсестры. Все они евреи, получившие распоряжение главного врача, профессора Кобозева, выйти на Дальник.

Распоряжение было неожиданным, и люди были удивлены.

Профессор Кобозев – видный окулист, ученик Филатова, – получив приказ оккупантов, тоже был удивлен. И даже более того – профессор был испуган. Вся эта история с Дальником ему не нравилась, особенно потому, что и в его семье все, кроме него самого, были евреи: жена его Марья, а значит, и дочери – Таня и Наташа, и внуки – Вовочка и Толик, отцы которых тоже…

Ах, да что говорить…

Нет, он, конечно, не мог предположить, что ждет врачей на Дальнике, но все равно не с легкой душой приказывал им идти. Жену свою, дочерей и внуков он, кстати, даже не думал туда отправлять.

Между тем евреи уже собрались и прикрепили на рукава белые повязки с Красным Крестом. Этот отличительный знак – Красный Крест на белом фоне – был учрежден еще в 1864-м на международной конференции в Женеве и с тех пор во всех войнах служил охранной грамотой для медицинского персонала.

Предполагая, что будет так и на этот раз, евреи построились и приготовились идти на Дальник.

В этой колонне должен был идти один ребенок и только по счастливой случайности не пошел. Этим ребенком был Янкале.

Янкале все последние месяцы жил вместе с мамой, бабушкой и тетей на территории больницы в бомбоубежище. Мама его, которую все ее знавшие называли Фаничка, работала здесь секретарем, и ей разрешили, как и многим другим сотрудникам, поместить семью в больничное бомбоубежище.