Город без надежды
Шрифт:
Возможно, кому-то такие подарки покажутся скромными. Кому-то, но только не мне. Отдавать самое ценное, чем владеешь, что может быть дороже?
Кое-что может. В тот день мы были вместе. Все те люди, кого я считала своей семьёй, ближе которых не обрела в Аду. Моя сестра Верити - самая честная и бескорыстная во всём мире женщина. Адам - больной старик, с которым умрёт мир до катастрофы, живой в его воспоминаниях. Паук - в прошлом неудачливый вор, калека, которому по приговору отрубили кисти обеих рук, вынужденный жить, как крыса, но оставшийся человеком.
Да, мы были вместе...
Паук умер через
Я знала. И всё же долго не могла поверить, всё трясла и трясла его за узкие плечи, такие худые, что были почти колючими. Он сидел на своём вылинявшем матрасе, прислонившись к стене, и всё смотрел, смотрел куда-то... Смотрел, до тех пор пока дядюшка Адам не закрыл ему глаза.
У Паука был такой мечтательный взгляд, ни разу в жизни он не глядел т`ак. И тёмные глаза даже в окружении морщин казались красивыми и глубокими. Молодыми.
Возможно, он и был молод, я даже не знала, сколько ему лет, да никто и не спрашивал, а Паук не сказал ни слова о себе за все годы. Помню его длинную нескладную фигуру ещё с тех времён, когда малюткой плакала, пугаясь темноты бункера, а измотанная Верити с колючими сухими глазами оставляла меня на попечение Паука, отправляясь добывать нам кружку воды. Поначалу она пыталась предлагать бродяге, ещё более нищему, чем мы сами, мелкие монетки за помощь, но деньги всегда оставались у нас.
'Вам самим пригодится', - неизменно отвечал Паук своим тихим голосом. Из него невозможно было вытянуть больше десятка слов за сутки. Если без слов можно было обойтись, ограничившись мимикой и жестами, Паук без них обходился. Ну а если всё же говорил, то именно так. Будто шелестел.
Он всегда оставался незаметным, его присутствие было таким привычным и ненавязчивым... но он всегда был рядом.
Тогда, сидя на краю матраса, покрытого простыней, под которой угадывались очертания очень длинного и очень худого тела, я почти физически ощущала, как что-то уходит. Паука не вернуть, но вместе с ним умерло нечто ещё. Это была первая осознанная потеря, и она оглушила, ослепила и лишила дара речи.
Смерть, даже давно ожидаемая, ухитрилась подкрасться из-за угла и отнять, внезапно, грабительски. Почему, когда уже ничего нельзя исправить, только тогда за горло берёт сожаление? Сожаление о несказанных словах, о несделанных поступках, о несдержанных обещаниях...
Слёзы капали на засохший цветок. Он окончательно увял тем утром. Они увяли вместе. И ломкие лепестки получали столько влаги, сколько у них не было, когда в растении ещё теплилась жизнь.
Это вода во всём виновата! Если бы она была чистой, Паук прожил бы куда дольше!
Если бы она была чистой...
Следующие несколько дней я молчаливым призраком таскалась следом за дядей Адамом, а, возвращаясь с работы, ночами вцеплялась в Верити, как клещ. И ревела, будто трёхлетка, когда она уходила. Я впадала в истерику, если они отлучались хоть на минуту. У меня их осталось двое. Я и так имела слишком мало, чтобы потерять ещё и их.
Той
Я вновь перенеслась в последний день рождения. Всего за шесть дней до смерти Паук казался даже здоровее и веселей, чем могло быть ему свойственно. Произнёс порядка дюжины фраз, причём некоторые из них не были односложными, что для него являлось признаком наилучшего расположения духа. Быть может, он ощущал приближение конца и таким образом прощался с нами?
Я перевернулась на другой бок, потом свернулась калачиком. Слишком поздно поняла, как была счастлива в тот момент и как много значил для меня этот человек. С его уходом в жизни образовалась пустота. Он всегда был рядом, как тень. Человек без тени - разве это естественно?..
И как же мало, до слёз мало, я знала о нём! А ведь он был мужественным человеком с прекрасной и благородной душой. Как иначе, ведь он сумел не опуститься и не возненавидеть мир, втоптавший его в грязь. Да, он был в грязи, но не стал грязью. Казалось, Паук принимает всё, что с ним происходит, если не со смирением, то со спокойствием.
Один-единственный раз видела его другим, и эта сцена не предназначалась для моих глаз.
Мне было двенадцать или тринадцать лет, и, так случилось, что я вернулась с подработки раньше, никем не замеченной.
Паук рыдал, сотрясаясь худым телом, будто целиком состоящим из острых углов. Верити сидела на нашей постели, скрестив руки и глядя в сторону. Казалось, она даже не видит его. Но в следующую минуту она встала и подошла к Пауку. Подняла его лохматую голову и прижала к плечу.
– Я тебя пожалею, - произнесла она странно изменившимся, ставшим глубоким, грудным голосом.
В тот день я проболталась в Чистилище до вечера. Но когда всё-таки вернулась, обнаружила, что всё осталось по-прежнему.
Некоторое время пролежала в темноте с распахнутыми глазами. Верити спала, Адам надсадно кашлял в подушку.
– Виллоу, деточка... Подойди.
– Дядя Адам?
– Прости, если разбудил. Просто посиди со мной рядом, будь добра.
– Конечно, сейчас...
Старик пошарил возле себя в темноте, нашёл мою руку и сжал её. Ладонь у него была холодная и влажная.
– Ты такая светлая чистая девочка, Виллоу. Это удивительно, что ты выросла такой среди всего этого... грязи, голода, нищеты. Наверное, в том, что ты такая, есть и моя заслуга... или вина. Иногда я думаю... было бы лучше для тебя, если бы ты стала... более... более подходящей к этой жизни.
– Паузы становились всё длиннее и мучительнее, старческие глаза быстро наполнялись слезами.
– Верити... твоя сестра, она готова на всё, лишь бы уберечь тебя от окружающего зла. Но она всего лишь молодая женщина. Тебе нужен защитник, Виллоу. Мужчина. Сильный мужчина. Одна ты не выживешь...