Город бездны

Рейнольдс Аластер

— По сути своей это охота, — начал он с изысканной вежливостью. — Мы называем ее Игрой. Разумеется, все это носит неофициальный характер. Даже на территории Кэнопи есть законы, которые приходится уважать. Об охоте знают, о ней говорят, но всегда с должной осмотрительностью.

— Кто? — спросил я, чтобы поддержать разговор.

— Бессмертные, послесмертные — называйте их как угодно. Понятно, что не все в нее играют. Некоторые вообще не хотят принимать в ней участие. Но все знают тех, кто играет — эти люди образуют что-то вроде сети, которая обеспечивает само существование Игры.

— И

давно эта игра продолжается?

— Последние семь лет. Пожалуй, ее можно считать варварством, — но она возникла как противовес аристократической изнеженности, которое господствовало на Йеллоустоуне перед эпидемией.

— Варварством?

— Конечно. Именно за это мы ее любим. В ней нет ничего сложного, никаких тонкостей — ни методологических, ни психологических. Она должна быть достаточно проста, для скорейшей организации в любом районе Города. Разумеется, у нее есть правила, но вам не потребуется отправляться к Трюкачам, чтобы понять их.

— Расскажите о них поподробнее, Уэверли.

— Они вас никоим образом не касаются, Мирабель. Все, что вам понадобится — это бежать.

— А потом?

— Умереть. И умереть достойно, — он говорил с мягкой снисходительностью — ни дать ни взять добрый дядюшка. — Это все, что нам от вас нужно.

— Зачем вам это нужно?

— Лишить человека жизни — ни с чем не сравнимое наслаждение, Мирабель. Причем в исполнении бессмертного это деяние приобретает абсолютно иной смысл, выходит на новый уровень совершенства, — он умолк, словно ненадолго погрузился в свои мысли. — Мы не способны постичь истинную природу смерти, даже в эти безумные времена. Но когда мы убиваем человека — особенно обычного человека, у которого еще не притупилось чувство страха за жизнь, — мы отчасти приобщаемся к ее потаенному смыслу.

— Значит, все люди, на которых вы охотитесь — смертные?

— Как правило, да. Обычно мы выбираем малчей — тех, кто побогаче. Разумеется, мы готовы потратиться, чтобы обеспечить хорошую охоту, поэтому не прочь вначале покормить их.

И он рассказал, что Игру финансирует засекреченная сеть подписчиков. В основном это обитатели Кэнопи, но, по слухам, их ряды пополняют охотники за удовольствиями, которые прибывают из анклавов, где проповедуется свобода воли — такие еще сохранились на Ржавом Поясе, — либо из других поселений Йеллоустоуна, например, из Лореанвилля. Каждый из подписчиков знаком лишь с ограниченным числом других, причем все подлинные данные скрывает сложнейшая система псевдонимов и более изощренных уловок. В итоге никому не грозит разоблачение со стороны властей Кэнопи, которые еще сохранили остаток влияния, несмотря на всеобщий упадок нравов. Охота организуется спонтанно, и каждый раз о ней оповещаются лишь небольшие группы подписчиков, которые собираются в заброшенных районах Кэнопи. В тот же вечер — или накануне, но не раньше — жертву вывозят из Малча и готовят к охоте.

Имплантаты были одним из последних нововведений.

Они позволяли следить за ходом охоты большему числу подписчиков, радикально увеличивая потенциальные доходы. Зрители помогают «освещать процесс». Они спускаются в Малч — хотя это рискованно, — чтобы вернуться с видеозаписями охоты и прославиться благодаря наиболее эффектным кадрам. Правила

Игры просты, но соблюдаются строже, чем постановления городских законодательных органов. Эти правила определяют выбор территории охоты, следящих устройств и оружия — в общем, всех составляющих «честной игры».

— Есть одна проблема, — сказал я. — В отличие от малчей, я плохо знаю ваш город. Так что вряд ли оправдаю ваши затраты.

— Мы как-нибудь справимся. На самом деле, у вас есть преимущество, которое дает вам почти равные шансы с охотниками. Откровенно говоря, вам повезло, что вы нездешний. Местные знают здесь каждый закоулок.

— Как это непорядочно с их стороны. Я хочу вам кое-что сказать, Уэверли.

— Да?

— Я собираюсь вернуться и убить вас.

Он рассмеялся.

— Извините, Мирабель, но я это уже слышал.

Фуникулер приземлился, дверь открылась, и он пригласил меня выйти.

Как только фуникулер погасил огни и начал подниматься, возвращаясь в Кэнопи, я побежал.

Он не спеша полз вверх, похожий на темное пятнышко в молочных лучах левитирующих прожекторов, а навстречу, точно рой светляков, двигались другие машины. Нет, они не стали спускаться прямо ко мне — это было бы неинтересно, — но явно направлялись в мою сторону.

Игра началась.

Я бежал со всех ног.

Район Малча, где меня оставил мальчуган-рикша, действительно можно было назвать «скверным», но здесь было еще хуже. Место казалось настолько обезлюдевшим, что язык не поворачивался назвать его опасным. Правда, это не касалось ситуации, когда ты участвуешь в ночной охоте в роли добычи, причем не по доброй воле. На нижних уровнях — ни одной искорки света. Пристройки, которые гроздьями облепили здания, являли картину полного запустения и казались ветхими и неприступными. Наземные дороги были не в пример хуже тех, по которым я проезжал прежде. Скрученные и покрытые трещинами наподобие засохшей тянучки, они то и дело обрывались прямо над затопленными пропастями — или просто погружались в них. Было темно, и мне приходилось постоянно смотреть себе под ноги.

Уэверли оказал мне услугу, убавив перед посадкой свет в кабине, поэтому мои глаза успели привыкнуть к темноте, но особой благодарности я почему-то не испытывал.

Я бежал, время от времени оглядываясь через плечо. Фуникулеры опускались за соседние здания. Теперь машины были достаточно близко, чтобы я мог разглядеть их пассажиров. Поначалу я почему-то решил, что охотиться за мной будут только знакомая мне пара. Оказывается, я ошибался. Если я правильно понял, по законам сети те двое всего лишь подыскивали очередную жертву, а я по счастливой случайности оказался неподалеку.

Неужели мне предстоит умереть таким образом? На войне я десятки раз оказывался на волосок от гибели. Десятки раз я оказывался на волосок от смерти, работая на Кагуэллу. Рейвич пытался убить меня как минимум дважды, и оба раза почти добился успеха. Любая из этих встреч со смертью могла закончиться для меня не столь удачно, но я, по крайней мере, воздал бы должное искусству противника. Вступая с ним схватку, я делал свой выбор, а значит — принимал как должное любой исход боя, в том числе и неблагоприятный.