Город чудес
Шрифт:
— Смерти стольких божественных детей? Стольких людей? Это краткосрочные цели?
Она смотрит на него. На мгновение ее глаза кажутся неправильными: они не столько глаза, сколько далекие огни, которые полыхают где-то в глубине ее лица.
— Я существую в течение очень долгого времени. Я видела много ужасных вещей. Как бы мне ни было грустно это говорить, да… Я позволю случиться нескольким маленьким трагедиям, чтобы предотвратить катастрофу. Я сидела здесь и наблюдала за многими вещами, что соткались в мире, за многими путями, которыми могло пойти грядущее. Я думаю, есть шанс, всего лишь маленький шанс, позволяющий выиграть путем
— Я сделал свою часть, — говорит Сигруд. — Я сижу здесь и разговариваю с тобой. Остальное зависит от тебя.
Она медленно качает головой:
— Нет. Ты, Сигруд йе Харквальдссон, человек… как бы это сказать?.. великой движущей силы. Ты не останавливаешься. Ты не можешь остановиться. Ты катишься вперед, мчишься стрелой, уничтожая многое на своем пути. И вот ты здесь, прикатился к моему порогу — но тут ты тоже не остановишься. Ты это знаешь. Я это знаю. Я за тобой следила. Очень, очень внимательно.
У Сигруда что-то вздрагивает в животе, когда он это слышит.
— Ты за мной следила?
— О да.
— Почему?
— Потому что ты в высшей степени странное существо, Сигруд. Даже если бы ты не был так связан со всем этим, я бы все равно за тобой наблюдала — вот насколько ты увлекателен.
— Как это понимать — «в высшей степени странное»?
— Неужели тебе и впрямь надо об этом спрашивать? Ты выжил в обстоятельствах, которые почти никто не смог бы пережить. Ты одержал верх над существами, кого многие считали непобедимыми. Если бы это были старые времена и я, взглянув на свои владения, увидела какого-нибудь странного смертного бродягу, прорубающего себе путь сквозь мир, как ты это делаешь сейчас, — знаешь, что я подумала бы? — Олвос наклоняется к нему. — Я бы подумала: ух ты, его коснулось Божество. Какой-то другой бог. Он человек, владеющий чудом или благословленный, искажающий реальность на своем пути. Я бы отнеслась к такому смертному с большим подозрением. Очень большим подозрением.
— Меня не касался бог, — медленно произносит Сигруд. — Меня пытали божественным орудием, и только.
— Да, это верно. Но подумай вот о чем, Сигруд, — говорит Олвос. — Удалось ли твоим мучителям снова использовать то божественное орудие после того, как ты его выдержал? Как же оно называлось… — Она щелкает пальцами.
— Перст Колкана, — говорит Сигруд.
— Да, разумеется. Жуткая штуковина. Ты когда-нибудь видел, чтобы других заключенных заставляли держать ее после твоего жестокого испытания? Может, и нет. Слондхейм был ужасным местом, кошмаром наяву, и тебе наверняка трудно вспоминать, что там происходило. Но я не думаю, что ты видел, как его использовали снова… ведь так?
Он пристально глядит в огонь.
— Этот камешек как будто взял да и перестал действовать, — небрежно говорит Олвос. — Как будто чудо, которое было в нем… ушло. Но, разумеется, возникает вопрос: а куда оно подевалось?
Левая рука Сигруда сжата в кулак и дрожит.
— До чего же ты интересный, — говорит Олвос. — Тебя никогда напрямую не касалось Божество, но ты странным образом благословлен. Но… не совсем. Ты бросаешь вызов божественному, смерти, боли и страданиям. Это цикл твоей жизни, верно? Ты кидаешься в опасные, безнадежные ситуации. Эти ситуации безжалостно тебя наказывают. Но ты преодолеваешь их и живешь. И все же в конце концов, после всех испытаний и проверок, ты остаешься один. Одинокий дикарь
— О чем ты говоришь? — шепчет Сигруд.
Она улыбается. Выражение ее лица далеко не любезное.
— Знаешь, что в былые времена, завидев таких, как ты, мы их тотчас же убивали? Я и остальные Божества. Мы мало в чем достигали согласия, но в одном были едины: у таких существ нет права на жизнь. Существа вроде тебя становились слишком опасны. — Она устремляет взгляд в огонь. — Мы очень часто так поступали. Когда нам что-то угрожало, мы встречались, голосовали — а потом, как правило, убивали. Странно, как сила влияет на ум, даже божественный. Я сожалею о некоторых из тех решений. Но относительно таких, как ты, — о, у меня не было никаких сомнений.
— Кто я такой? — тихо спрашивает Сигруд. — Кем ты меня считаешь?
— Ты, Сигруд йе Харквальдссон, — говорит Олвос, вытряхивая свою трубку, — человек, которого чудо по ошибке приняло за бога.
Таваан стоит перед огромной двустворчатой деревянной дверью, склонив голову набок и прислушиваясь. За дверью тихо, но… тот жуткий грохот и лязг были неспроста. Она кладет руку на дверь и закрывает глаза, пытаясь ощутить, что там такое.
— В чем дело? — кричит Комайд с другой стороны комнаты.
— Не знаю, — отвечает Таваан. — Я работаю над этим. Она проверяет множество путей и устройств, расположенных за дверью, все божественные конструкции, которые невидимым образом или как-то иначе допускают или преграждают вход.
Она чувствует, как они отказывают, одно за другим. Кто-то сметает с пути все их охранные сооружения, словно они всего лишь дым.
«Они знали, как сюда проникнуть, — думает Таваан. — Они знали, как открыть коридор. Может, это Вошем? Может, он вернулся?»
Но она беспокоится. Будь это Вошем, он связался бы с ними и сказал, что возвращается. И более того, с чего ему возвращаться, если не случилось что-то плохое?
Таваан скрипит зубами. Она, по сути, Божество этой маленькой реальности. Стены, пол и окна подчиняются ее прикосновению. Если она пожелает, сможет обрушить потолок силой мысли или сделать так, что мебель начнет плясать. Но, невзирая на весь ее контроль, в святилище есть только два входа-выхода: дверь перед нею и тайный ход на противоположной стороне.
Она смотрит на тайный ход, долго и упорно думает. Они редко им пользовались, потому что он куда хуже защищен, чем главный. Она может открыть его, если захочет, — но что, если это трюк? Что, если это происки врага и он именно этого от нее и добивается?
— Что происходит? — спрашивает Комайд. — Что нам делать?
И тут двери начинают пищать и гудеть, словно клетки, набитые нервными птицами, — они так делают лишь в том случае, если к ним приближается кто-то новый, кто-то, еще ни разу не побывавший в святилище.
Таваан поворачивается и смотрит на ряды кроватей.
— Мы начинаем их будить.
Сигруд пристально глядит на Олвос, которая набивает трубку и опять сует ее в пламя. Он сглатывает. — Что ты имеешь в виду?