Город чудес
Шрифт:
С того конца доносится крик:
— Тулвос! Я люблю те…
Жуткий грохот. Далекую комнату наводняет тьма. Потом раздается жуткий звук, который врезается в память Ивонны: десятки детей вскрикивают разом.
И «коридор» погружается во тьму. Крики обрываются. Мальвину отбрасывает, словно перед ее лицом взорвалось десять тонн взрывчатки, и она приземляется на поросший травой холм.
Наступает тишина.
Мальвина кашляет, с трудом поднимается на ноги.
— Нет, — шепчет она. — Нет, нет! — Она бежит обратно к будке, но обнаруживает, потрясенная,
Мальвина начинает бить кулаками по стенкам будки, истерически всхлипывая. Ивонна встает и хватает ее, прижимает руки к бокам.
— Прекрати, — говорит Ивонна, твердо, но нежно.
— Она закрыла дверь! — кричит Мальвина. — Она нас вышвырнула и закрыла дверь, он там в ловушке вместе с нею!
— Прекрати, — снова говорит Ивонна.
Мальвина продолжает вырываться.
— Я должна вернуться! Я должна ей помочь! Я должна, должна!
— Хватит! Ты сделаешь себе больно.
— Заткнись! — плачет Мальвина. — Закрой свой рот, закрой свой гребаный рот! — Она пинает стены — раз, другой. — Отпусти, отпусти меня! Отпусти сейчас же! — И она начинает рыдать.
Все сидят и молчат, пытаясь понять, что именно произошло.
— М-мама? — говорит Тати, выпрямляясь. — Ты в порядке? Ты… ты на самом деле жива?
Шара садится — резко, с удивительной силой — и хватает Тати за руки, тянет, лихорадочно разглядывает запястья, предплечья, шею и лицо.
— Ты в порядке? — спрашивает Шара. — Тебе больно? Тати, говори: тебе больно?
— Мама, хватит! — говорит Тати. — Я в порядке, в порядке! Это я должна спрашивать, больно ли тебе, ведь ты та, кто у…
Тати не успевает договорить, потому что Шара заключает ее в объятия, крепко сжимает и начинает плакать.
— Я думала, что никогда тебя не увижу, — шепчет она. — Я думала, что никогда-никогда-никогда тебя снова не увижу. — Хоть Шара плачет, ее руки продолжают ощупывать спину и шею Тати в поисках скрытых травм.
— Я в порядке, — повторяет Тати, которую разрывает надвое от ужаса и замешательства. — Но… что это было?
Один из детей, парнишка лет пятнадцати, встает и подходит к двери будки.
— Мальвина? — говорит он. — Что происходит? Мы спали, а потом… потом оказалось, что он приближается…
— Что происходит? — свирепо повторяет Мальвина. — Что происходит?! — Она издает звук, нечто среднее между всхлипом и смешком. — Мы, мать твою, проиграли — вот что происходит! Мы проиграли! Он заполучил всех остальных, всех до единого!
— В каком смысле? — спрашивает мальчик. — Что… что нам теперь делать?
— Что нам делать? Тут ничего не поделаешь, — говорит Мальвина. — Разве ты не видишь? Теперь остались только мы. — Она моргает, словно осознавая, что сказала только что. И повторяет тише: — Теперь остались только мы.
Один в маленькой комнате, могучий Ноков ест досыта. Он ест жадно, вожделенно, с пылом, которого никогда раньше не знал. Он и не думал, что одержит такую победу, такую полную и безупречную
Он растет, становясь все больше и больше. С каждой смертью — новые владения. С новыми владениями — новые силы.
Ноков меняется.
Он змей, громадный и ужасный.
Он великий ворон с крыльями из чистейшей ночи.
Он длинный, поджарый волк, чья пасть пожирает свет и саму жизнь.
Он огромный вулкан, извергающий пепел в рассветное небо.
Он много вещей, идей, концепций, слившихся воедино, затерявшихся в ночи.
Ноков ест. Голод его неутолим, а его возмездие беспощадно.
«Все ваши счастливые жизни, — думает он, бросаясь от кровати к кровати, — все ваши дни, свободные от мучений. Я покажу вам то, что показали мне. Я поделюсь с вами своей болью».
Когда последний хныкающий ребенок исчезает в бесконечной бездне первозданной ночи, Ноков обнаруживает, что все еще не полон, не завершен.
Ему нужно больше. У него должно быть больше.
Он слышит шаги позади. Он оборачивается, что занимает некоторое время — он уже не просто ребенок, а до жути массивное, колышущееся существо. Он видит своего слугу у двери, своего сенешаля-калеку.
— Тишина, — говорит он ей. — Мы победили. Мы победили, Тишина, победили.
Комнату заливает волнами молчания, с которым приходят слова:
<он не здесь сэр он ушел сэр сэр сэр он ушел его здесь нет>
У Нокова уходит несколько секунд, чтобы вникнуть в ее слова. Потом он понимает: даувкинд. Дрейлинг пришел сюда, это Нокову известно — он почуял тьму в теле своего врага, ощутил, как ее тень проникла сюда. Но где даувкинд сейчас?
Ноков тянется, ищет в темноте запах противника. В конце концов находит.
Если бы у Нокова еще оставались легкие — у него их никогда не было, а теперь и подавно, — он бы ахнул.
Потому что даувкинд находится в том месте, которое сам Ноков никак не мог найти, проникнуть туда, увидеть его. Но теперь, похоже, Ноков достаточно силен и велик, чтобы сделать это.
«И, возможно, — думает он, выпрямляясь в полный рост, так, что голова касается потолка, — пришла пора бросить ей вызов».
14. Сумерки божественности
Я все время мыслями возвращаюсь к Вуртье и ее посмертию. Кажется, лейтмотивом этого мира является то, что Божество должно победить самого себя, чтобы добиться чего-то великого и красивого.
Смерть, как ты знаешь, должна была умереть, чтобы познать смерть. Войне пришлось проиграть, чтобы познать победу.
Если бы Колкана наказали и он признался, он бы изменился?
Если бы Олвос утратила надежду и отчаялась, она бы изменилась?