Город чудес
Шрифт:
— Знаешь, что такое чудо? — спрашивает Олвос. — Я хочу сказать, на самом деле. Мало кому об этом известно. Большинству континетцев было невдомек даже в те дни, когда мир так и кишел чудесами. — Она раскуривает трубку. — Оно подобно живому существу, крошечному неразумному божественному созданию, которое трудится за пределами реальности, как термит под половицей. Его жизнь циклична, как и твоя. Ты просыпаешься, ешь, испражняешься, спишь и так далее, и тому подобное… В точности как флора и фауна огромного леса, изнанка мира некогда изобиловала миниатюрными божественными существами, которые питались друг другом, делали разные вещи, создавали
Она встает, кряхтя, подходит к каменному столу и начинает возиться с чем-то вроде примитивного котелка для чая.
— Время от времени мы их видели, — говорит она. — Такие вот чудеса с норовом. Обычно они проявлялись всего лишь как ошибки в реальности, иногда колоссальные. Однажды Таалаврас создал чудо, чтобы творить дороги, но оно перестаралось и проложило тысячи и миллионы дорог в одном месте, этакий громадный клубок дорог, зависший в воздухе. Но иногда… иногда они становились опасными. В частности, когда чудо овладевало человеком.
Она возвращается и аккуратно подвешивает грубый котелок над огнем.
— Что ты знаешь про Перст Колкана? — спрашивает она.
— Я знаю, что он причинял боль, — говорит Сигруд.
— Я имела в виду, помимо того.
— Я… мне кажется, это было какое-то испытание.
— Да. Как и большинство чудес Колкана, обычно связанных с суровыми карами. Через боль, через принуждение чудо должно было заставить человека стать сильным и чистым — но планку задрали так высоко, что на самом деле это испытание так никто и не прошел. Боль была слишком сильной — люди или терпели неудачу, или погибали. Пока не появился ты.
Когда ты прикоснулся к камню, Сигруд йе Харквальдссон, это был любопытный момент в твоей жизни. Ты ненавидел себя. Ты ненавидел свои промахи, свою горячность, свою грубую бездумность. За них ты заплатил, как тебе казалось, всем, что имел. И потому ты сделал то, чего Перст Колкана не ожидал, — ты его принял с готовностью. Ты его приветствовал. Ты чувствовал, что заслужил его боль. И тем самым ты его победил.
Ужасное чудо в этом камне не было готово к такому — когда Колкан его сотворил, он в силу полного неведения не сказал чуду, как поступить, если смертный на самом деле пройдет испытание. Поэтому чудо, маленькое и простое, сделало предположение: существо, которое его только что победило, вероятно, и есть не кто иной, как сам Колкан. И оно изменилось: оно перешло к тебе, думая, что ты его творец. И с той поры оно связано с тобой, поклоняется тебе, дарует тебе много всякого и искажает твою реальность. А также само меняется в свой черед.
Она садится и, резко протянув руку к Сигруду, хватает его за левую ладонь. Дрейлинг, будучи намного крупнее этой старухи, понимает, что не может сопротивляться ее силе.
Она указывает на его ладонь.
— Видишь? Ты вот это видишь? — Он не понимает, на что Олвос указывает, но она продолжает говорить: — Наказание. Порицание. Отчаяние. И через них — сила. Это чудо берет боль, которую испытывает его носитель, и преобразует в яростный, отчаянный, праведный гнев. Механизм ужасного возмездия. Но ты уже знал об этом, не так ли?
Сигруд сидит на бревне, сгорбившись. Тепло костра превратилось в далекое воспоминание.
Котелок с чаем начинает закипать. Олвос тянется к нему, снимает с крючка и ставит на бревно рядом с собой.
— Сигруд йе Харквальдссон, ты человек, который принял свои мучения очень близко
— Ты лжешь, — тихо говорит Сигруд.
— Да неужели? Сколько раз ты был тяжело ранен, но выздоровел? Сколько раз за всю свою жизнь бежал от цивилизации? Сколько раз за свою карьеру вместе с Шарой прятался и уходил от всех, дрейфуя у краев общества? И почему ты разбираешься в том, как делать множество разных мерзостей, лучше кого бы то ни было из живущих? — Она горько улыбается. — Я знаю. Это потому что все остальные умерли, так и не успев научиться. Может, это удача, что Шара нашла тебя, а может, судьба. Работая с нею, ты применил свое темное благословение к достижению в каком-то смысле благих целей. Оно сделало тебя безупречным оперативником. У таких людей очень короткие жизни — но ты исключение, конечно. И какую жуткую цену приходится платить. Ты выживаешь, но не знаешь надежды. Только муку.
— Оно… оно переписывает реальность, — тихо говорит он, — чтобы наказывать меня?
— Да. Такова его природа. Оно думает, что ты этого хочешь. В глубине души, Сигруд йе Харквальдссон, ты считаешь себя ужасным и одновременно чистым в своем отчаянии. Ты веришь, что отражаешь жестокость этого мира, и думаешь, что это справедливо. Это темное благословение попросту дает тебе горючее, которого ты желаешь.
Наступает долгое молчание.
— Так значит… моя дочь, Сигню… Ее смерть… — он смотрит на Олвос, дрожа. — Она была естественной? Или еще одним наказанием?
Олвос молчит. Потом наконец бормочет:
— Мне… трудно это увидеть. Чудо частенько подталкивает реальность очень, очень исподволь. А в Вуртьястане было чересчур много живых и бурных божественных течений. Но ты ведь чувствуешь это как наказание, верно? Ты так чувствуешь, потому что ты человек, который совершил столько неправильных поступков — и было справедливо, чтобы ты потерял лучшее из всего, что произвел на этот свет. Не так ли?
Сигруд встает. Он слишком зол, чтобы проделать трюк с мечом, так что взамен достает нож. Он держит его прямо над левым запястьем, которое протягивает над огнем.
— Я… я его отрежу! — рычит он. — Я его отрежу, и дело с концом!
Олвос пожимает плечами.
— Ну так вперед.
Сигруд опускает нож. Он скрипит зубами, готовясь к тому, когда лезвие вонзится в плоть, начнет вгрызаться в кость, — но колеблется.
— Ты не сможешь, — говорит Олвос. — От чуда таким способом не избавиться.
Сигруд закрывает зрячий глаз, плача.
— Я это сделаю. Сделаю! Я сделаю!
— Нет, — говорит она. — Эту проблему не решить, искалечив плоть. Ты существо постоянной войны, Сигруд. Ты превратил в оружие свою скорбь. Ты много, много лет ужасным образом использовал это оружие. Лишь когда ты его отложишь, чудо тебя отпустит. Лишь тогда ты обретешь шанс на свободу. Свободу жить и умереть, как обычный смертный человек.