Город чудес
Шрифт:
Тати грустно улыбается ему.
— Ты умеешь это делать, не так ли?
— Что ты имеешь в виду?
— Когда ты был в другой гондоле с тем существом, ты выглядел… иначе. Ты выглядел расслабленным. Как будто спустя очень долгое время тебе удалось снова сыграть в какую-то игру. Так вы с мамой работали, верно? Она обдумывала, как следует поступить, а потом ты брал дело в свои руки. Ты в этом разбираешься. Тебе наконец-то представилась возможность заняться тем, что ты понимаешь.
Сигруд сидит в молчании.
— Наверное, тебе ее не хватает еще сильней, чем мне, —
Сигруд отворачивается.
— Обратного пути к нормальной жизни нет, Татьяна Комайд, — тихо говорит он. — Домой я не вернусь. Теперь я это знаю. Мне не выпутаться. Я смирился с тем, что проиграл.
— Но ведь ты уже одерживал верх над такими существами, разве нет?
— «Поражение», «победа» — это слова. А что приходит после них? Что случается потом? — Он смотрит на луну. — В Вуртьястане, после того как умерла моя дочь… Солдаты — они охраняли ее тело, пытаясь поймать меня. Молодые, зеленые новобранцы. Они просто следовали приказам. Я был в гневе, и когда я их обнаружил, я накинулся на них, и я… я…
Гондола со звяком и стуком проходит через следующую опорную башню.
— Твоя дочь только что умерла, — говорит Тати.
— Ну какое же это оправдание? — спрашивает Сигруд. — Я старый, Тати. Все то, что мы бережем, ради чего строим, ради чего живем… Я все это потерял. Теперь меня поддерживают в живых только обида и боль. Это мои путеводные звезды. И я подозреваю, что их хватит ненадолго.
— Значит, ты живешь ради того, чтобы причинять боль, — говорит Тати. — И больше ничего?
Сигруд молчит.
— Знаю, я молода, — мягко добавляет Тати, — но мне кажется, что… что смерть — это всего лишь гроза. Просто ветер и шум. От такого нельзя просить смысла. Даже своего собственного. — Она качает головой. — Я думала, мне станет легче. Ты их убил, ты причинил им боль. Но я… ничего не чувствую.
— С гневом тяжело жить, Татьяна. Я думаю, иногда нас не наказывают за наш гнев — я думаю, гнев и есть наказание.
— Или, возможно, — говорит Тати, — мы просто не наказывали нужных людей.
Они сидят в тишине.
— Мама бы этого не сказала, верно? — тихо спрашивает Тати.
— Нет. Не сказала бы.
— Может, я уже меняюсь. Может, я даже не осознаю, как это происходит.
Сигруд смотрит на нее, стиснув зубы.
— Если ты и впрямь изменишься, Тати… Если что-то овладеет тобой и сделает другой… Я не позволю тебе забыть, кто ты такая. Я буду рядом, чтобы об этом напоминать, Татьяна Комайд. Пока ты не станешь собой.
— Мне показалось, ты не собирался задерживаться здесь надолго.
— Ради тебя я останусь.
Она смотрит на него вопросительно — конечно, задается вопросом, сказал ли он ей на этот раз всю правду.
— Ты устала, — произносит он. — Поспи здесь, если хочешь.
— И ты правда останешься?
— Закрой глаза, — говорит он. — Утром найдешь меня рядом.
Она закрывает глаза.
11. Пространство
Взрослый — тот, кто проживает свою жизнь с осознанием, что этот мир он делит с другими. Взрослый — тот, кто знает, что мир существовал до того, как он появился на свет, и будет существовать еще долго после того, как он его покинет.
Иными словами, взрослый — это человек, который в этой жизни видит чуточку дальше собственного носа.
Они приезжают в город на следующий день поздним утром. Гондола ползет по кабелям через Тарсильские горы, потом — через предгорья, и внезапно появляется он.
Мирград. Город лестниц.
От его вида захватывает дух. Сигруд не был здесь двадцать лет, но этот огромный массивный древний мегаполис с его грандиозными темными стенами в сотни футов высотой и десятки — шириной остался таким же. Дрейлинг видит странные крошечные извилистые конструкции, которые выглядывают из-за вершины стен: гигантские лестницы, ведущие в небеса и оканчивающиеся пустотой. Как ему известно, лестницы — не самое тревожное из искажений и разрушений, оставленных Мигом. Те он видел раньше и знает не понаслышке. Хотя, наверное, они и почти половина города были уничтожены в битве при Мирграде.
И все же Мирград выжил. Город с более чем тысячелетней историей по-прежнему был непокорным, невзирая на время.
— Так странно, — говорит Тати, присоединяясь к нему, — смотреть на город с этого ракурса.
— Я такое уже видел, — смиренно отвечает он.
— Что? — спрашивает Ивонна. — Видел? Ах, да. Точно. Летающий корабль.
Настроение у Ивонны и Сигруда значительно мрачнее, чем у Тати: несмотря на разговор прошлым вечером, девушка переполнена восторгом от того, что они приближаются к Мирграду.
— Видите те стены? Я о них читала все-все, из-за них у города чудовищные инфраструктурные проблемы, потому что он должен расширяться, вместить больше фабрик, чтобы просто производить больше разных вещей, но так как стены почти неуязвимы и, ну, весьма священны, прогресса почти никакого. О! Гляньте-ка туда — тетушка, это же вершина башни Брост! Разве твои фирмы не ее финансируют?
— Да, — угрюмо говорит Ивонна. — Хоть, по правде сказать, я надеялась, что мне не придется увидеть ее собственными глазами…
Тати, не обращая на нее внимания, выдает пулеметную очередь фактов и цифр о Мирграде, которые почти не производят впечатления на взрослых. Сигруд таращится в окно, пока они подъезжают к городу. Он видит их пункт назначения: огромный железнодорожный вокзал, построенный прямо у стен Мирграда, конструкция с крышей из железа и стекла, такая же громадная, красивая и величественная, как та, что в Аханастане. В прошлый его приезд в Мирград этого, конечно, здесь не было — и, приближаясь к земле, Сигруд понимает, что узнает место подле стен.