Город, где ничего не случается
Шрифт:
– Ты поосторожнее с этой наливкой, - шепнул Наум Нике, - вроде сладкая, как вишневый сок, а в голову бьет, как кастетом из-за угла!
– А ты и кастетом получал?
– Всякое бывает в нашей работе!
На перекур с ними вышли двое стариков, попросили "спробовать ваших городских сигареток", а взамен поделились домашней махоркой - "из своего огорода, сами вырастили!".
– Эк неладно, что ты куришь, - сдвинул кустистые брови один из стариков, глядя на Нику, - женщина ведь, мать будущая. Я своим не дозволял, пока в семье жили.
–
– вздохнул другой, - новые времена пришли. Мои-то внуки, когда приезжают... Ты им слово, они тебе десять, да с такой подковыркой, что и не все поймешь!
– Э, да твои, право, лучше бы просто курили!
– махнул рукой сельчанин с кустистыми бровями, видно хорошо знающий соседских внуков, - Чем ото куролесить!
– А я вот чего хотел спросить, - сказал его сосед, - вы вот про нас писать будете? Смотрю, все ходите, фотографируете... Про деревню напишете? А в бирючьей избушке уже были?
– Нет еще, даже не слышали о ней, - ответил Наум.
– А как же это вы пропустили? Или не сказал никто? Жил тут после войны бирюк...
– Он не бирюк, а из этих, староверов, которые двумя перстами крестились, - поправил сосед.
– От людей чурался, значит, бирюк. Отсидел при Сталине за свою религию, домой не поехал, здесь прибился, избушку себе срубил на отшибе...
– Куды на отшибе, Михалыч, на само болото забрался! Чтобы, значит, посторонним не подойти было, а сам вешки ставил, по ним ходил.
– Грибы да ягоды собирал, на речке рыбалил, зверя бил в сезон, тем и жил, в деревне редко появлялся.
– Потом уж из Ленинграда его родственники приехали, покрутились тут, да с тем и уехали. Вестимо, в Ленинграде получше нашего будет, сами-то знаете!
– А теперь, гляжу я, избушка бирючья вроде не пустая стоит, кто-то туда захаживает, чи поселился тоже там.
– Тоже, видать, городской, на машине. Машину в лесочке прячет, а сам к болоту по вешкам идет, капишон натянет, очками лицо прикроет, да тишком шмыг-шмыг на рассвете! Мне намедни не спалось, в старости бывает - и умаешься за день, а ночью сна нет, простыню боками изотрешь, да и встанешь. Пошел я, этта, в лесочек, грибов для супа поискать, и увидел издаля, как он машину в кустарнике укрывал и по вешкам к избе пробирался.
– Не из этих ли, кого давеча спалили?
– шепнул старик, который досадовал на строптивых внуков.
– Может, тоже бандит какой? Для хорошего дела, поди, от людей на болотах не прячутся!
По тому, как блеснули глаза Наума, Вероника поняла, что его осенила та же догадка, что и ее.
*
– Не сходи с ума. Позвони в полицию, этого достаточно!
– А если приедет полиция и найдет там не нарколабораторию, а его носки и трусы? Мы же дураками и выйдем. Труселя в избушке на болоте хранить не запрещено. Надо сперва проверить.
– А как мы найдем вешки, тем более после обеда с самогоном и наливкой? Вряд ли он их ставит так, чтобы каждый мог по ним пробраться!
–
– Но, Наум, а если...
– Да ну, Ника, разве ты сама не рвешься сама все проверить? Или кураж потеряла? Стареть начинаешь?
– Ну, сейчас будет бомба для твоего стрима: "Адвокат летит мордой в ил за свой длинный язык"!.. Пошли, чего мы тут кота за я... тянем?
*
В "бирючьей избушке", маленькой, как домик Петра Первого на набережной его же имени, были только топчан, голландская печурка и стол, при виде которого Наум присвистнул:
– Ба-а, смотри, Ника, вот тебе и "мистер Оним"!
На топчане валялись журналы - футбол, автомобили и эротика. В углу помигивал лампочками компьютер, и игровые диски и флешки возле него мешались с порнофильмами. При виде их обложек Вероника поморщилась, а Наум комментировал:
– Жесткий секс, значит, любит, утырок. Ну ладно, в камере ему это обеспечат, только не так, как он думает!
А на столе была оборудована целая химическая лаборатория. "Вот, где готовится товар для местной молодежи, - Вероника вспомнила пышущего гневом усатого капитана полиции.
– Его бы сюда, раз он так жаждет поймать того, кто на самом деле сажает детей на иглу!".
– И ведь долго бы еще его искали, если бы не дедок-грибник, мающийся от бессонницы, - покачал головой Наум.
– И...
Стукнула дверь. Из-под капюшона черной ветровки зло блеснули очки-"хамелеоны". Вскрикнул Гершвин, когда нож рассек ему рукав куртки и руку, прикрывающую шею.
"Оним" схватил Нику, заслонился ею, как щитом, приставил ей к горлу нож и визгливо заорал:
– Ты, ..., не дергаешься, не орешь и не звонишь, пока я не доберусь до берега, или твоей ... будет ...!
"Тьфу. Не те фильмы смотришь, дурак. Фу, как банально. Не ждешь подвоха от "бабы"? А вот тебе хрен!"
Ника внезапно закатила глаза и со стоном обмякла, тяжело повиснув на руке "Онима". Бандит на мгновение притормозил, не зная, что делать. Но этого хватило.
Сразу три удара - макушкой в лицо, локтем под ребро и ботинком по лодыжке - Ника произвела синхронно. Нож выпал из разжавшихся пальцев "Онима". Ника поймала его на лету. Лезвие серебряной рыбкой сверкнуло в воздухе, свистнуло в окно и упало в болото. Лопнул пузырь. Все стихло.
– Ах ты..., да я тебя...
– зашипел "Оним", разгибаясь, но тут на него обрушился Гершвин и здоровой рукой загвоздил по лицу:
– Спокойно, ушлепок! Отвоевался уже!
Катаясь по полу, парни налетели на компьютерный столик, и диски в коробках с фривольными обложками посыпались на них дождем. Упал топчан. Разлетелись по полу журналы.
Ника осмотрелась и увидела десятилитровую баклагу с питьевой водой. Сойдет, чтобы утихомирить этих вояк. Она схватила флягу, открутила крышку.