Город и город
Шрифт:
Дхатт всё покачивал головой. Он не выражал ни согласия со мной, ни несогласия. Через минуту он заговорил, сухо:
— Я снова посылал своих людей к унифам. Никаких следов Джариса. Мы даже не знаем настоящего имени этого мерзавца. Если кто-нибудь из его приятелей знает, где он или встречался ли он с ней, они не говорят.
— Вы им верите?
Он пожал плечами.
— Мы их проверяли. Ничего не смогли выяснить. Не похоже, чтобы они хоть что-то знали. Один или двое явно что-то слышали о Марье, но большинство никогда её даже не видели.
— Это всё за пределами их понимания.
—
— Мы же не об этом сейчас говорим. И эту чепуху можно слышать постоянно.
Он молчал, пока я перечислял ему, что произошло на наших глазах. Мы замедляли шаг в темноте и ускоряли в лужицах фонарного света. Когда я сказал ему, что, по словам Иоланды, Махалия говорила, что Боуден тоже в опасности, он остановился. Несколько секунд мы простояли в обмирающей тишине.
— Сегодня, пока вы носились с маленькой мисс Паранойей, мы обыскали квартиру Боудена. Никаких признаков взлома, никаких признаков борьбы. Ничего. Тарелка отставлена в сторону, книга страницами вниз лежит на стуле. На столе у него нашли письмо.
— От кого?
— Яллья сказала мне, что вы что-то уловили. В письме не сообщается, от кого оно. Оно написано не по-иллитански. В нём вообще всего одно слово. Я думал, оно на каком-то причудливом бещельском, но оказалось, что нет. Это язык Предтечи.
— Что? Что там говорится?
— Я показал его Нэнси. Она сказала, что это старая версия письменности, которой она раньше не видела, и что она не стала бы в этом клясться и тэдэ и тэпэ, но почти уверена, что это предупреждение.
— Предупреждение о чём?
— Просто предупреждение. Как череп и скрещённые кости. Слово, которое является предупреждением.
Было настолько темно, что мы плохо видели лица друг друга. Я непреднамеренно подвёл его ближе к пересечению со сплошной бещельской улицей. Приземистые кирпичные здания в коричневатом свете, где проходили мужчины и женщины в длинных пальто под качающимися сепийными вывесками, которых я не-видел, перемежались с уль-комской чередой стеклянных фасадов и витрин, освещённой натриевыми лампами, как нечто старое и повторяющееся.
— Ну а кто бы мог воспользоваться такой разновидностью?..
— Не надо рассказывать мне о тайных городах. Не надо.
У Дхатта был затравленный вид. Он выглядел больным. Он повернулся, вжался в угол дверного проёма и несколько раз яростно ударил по собственной ладони.
— Что за хрень? — сказал он, вглядываясь в темноту.
Будет ли жить то, что жило как Оркини, если кто-то поощрит идеи Иоланды и Махалии? Что-то настолько маленькое, настолько могущественное, поселившееся в полостях другого организма. Желающее убивать. Паразит. Город-прилипала, совершенно беспощадный.
— Даже если… даже если, скажем, что-то не в порядке с моими соотечественниками и с вашими, что бы там ни было, — сказал наконец Дхатт.
— Всё схвачено. Куплено.
— Что бы там ни было. Даже если.
Мы шептались под хлопанье зарубежного флага, развевавшегося над нами на ветру в Бещеле.
— Иоланда
— Брешь выдворила бы её.
— Вы готовы поклясться, что она не права? Готовы ли вы со всей — чтоб ей! — уверенностью поклясться, что ей не о чем беспокоиться? — Я говорил шёпотом.
Это был опасный разговор. — Им пока никак до неё не добраться — не совершено никаких брешей, — и она хочет, чтобы так оно и оставалось.
— Так что же вы хотите сделать?
— Я хочу её увезти. Не говорю, что кто-то здесь за ней наблюдает, не говорю, что она права хоть в чём-то, о чём говорит, но кто-то убил Махалию и кто-то добрался до Боудена. В Уль-Коме что-то происходит. Я прошу у вас помощи, Дхатт. Посодействуйте мне. Мы не можем сделать это официально, она не будет сотрудничать ни с чем официальным. Я обещал, что позабочусь о ней, но это не мой город. Вы мне поможете? Нет, мы не можем рисковать, делая всё по правилам. Так вы поможете? Мне нужно вывезти её в Бещель.
Той ночью ни я не вернулся в отель, ни Дхатт не пошёл домой. Не обуреваемые тревогой, но всё же потакая ей и ведя себя так, будто всё это могло быть правдой, мы вместо этого ходили по улицам.
— Чёрт возьми, не могу поверить, что я этим занимаюсь, — повторял он, оглядываясь чаще меня.
— Мы сможем переложить всю вину на меня, — сказал я.
Я ожидал не этого, однако рискнул сказать ему так, чтобы он был моим соучастником, стоя на одной со мной линии.
— Держитесь ближе к народу, — сказал я ему. — И к штриховке.
Там, где больше людей и где два города сближаются друг с другом, возникает интерференция, из-за которой труднее толковать и предсказывать. Это больше, чем просто город и город: это элементарная городская арифметика.
— По своей визе я могу выехать в любое время, — сказал я. — Можете вы раздобыть ей пропуск?
— Я, конечно, могу получить пропуск для себя. Могу получить пропуск для чёртова полицейского, Борлу.
— Позвольте мне это перефразировать. Можете вы получить выездную визу для офицера Иоланды Родригез?
Он уставился на меня. Мы по-прежнему говорили шёпотом.
— Ей даже уль-комский паспорт не выдали бы…
— Так вы сможете перевезти её на ту сторону? Я не знаю, что представляют собой ваши пограничники.
— Что за хрень? — снова сказал он.
По мере уменьшения числа прохожих наша пешая прогулка переставала быть камуфляжем, рискуя стать его противоположностью.
— Знаю здесь одно место, — сказал Дхатт.
Это оказалось питейное заведение в подвале напротив банка на окраине Старого города Уль-Комы, управляющий которого приветствовал его с почти убедительным удовольствием. Там было полно дыма и мужчин, которые глазели на Дхатта, зная, кто он такой, несмотря на его гражданскую одежду. Казалось, они решили, будто он собирается пресечь употребление наркотиков, но он махнул рукой — дескать, валяйте дальше. Дхатт жестом потребовал у менеджера телефон. Тот, поджав губы, протянул его через прилавок, а Дхатт передал мне.