Город Ильеус

Амаду Жоржи

Он замолчал. Поэт молчал тоже. Манека Дантас заговорил снова:

— А теперь ещё наши земли забрали, обездолили нас, сделали нищими… Я старик, сеньор Сержио, зачем я столько работал, убивал людей, зачем пятьдесят лет хоронился в лесу? К чему я делал это? Чтоб умереть бедняком?..

Поэт указал на огни города, там, внизу:

— Вот для этого, полковник! Игра стоила свеч. Всё в этом городе сделали вы… Разве этого мало?

Манека Дантас согласился без энтузиазма и без радости.

— Только всё это теперь не наше…

Когда на следующий вечер Сержио снова пришел к Жоакиму, он рассказал ему о разговоре

с Манекой Дантасом.

Жоаким поднялся и сказал:

— Товарищ Сержио, их время прошло… Теперь — время экспортёров, время империализма. Но и это время пройдёт. Они скоро передерутся между собой.

Сержио сообщил:

— Карбанкс и Шварц уже дерутся. Интегралисты сражаются с Карлосом Зуде…

— Вот видите! С одной стороны — немцы, с другой — американцы… Их время тоже кончится, начнётся наше время, товарищ Сержио…

Они вышли вместе и пошли по направлению к кладбищу. Там, внизу, сиял огнями город. Поэт Сержио Моура видел перед собой дракона, протянувшего над Ильеусом свои когтистые лапы, стоглавого дракона с жадной пастью. И поэт подумал, что если накануне он беседовал с прошлым, то теперь беседует с будущим. Жоаким говорил убежденно, глубокий его голос словно исходил из самого сердца, полного веры:

— Сперва земля принадлежала помещикам, которые её завоевали, потом земля поменяла хозяина, попала в руки экспортёров, которые будут обкрадывать её. Но придет день, товарищ, когда на этой земле не будет больше ни господ…

Его голос летел к высоким звездам, над огнями города:

— …ни рабов…

17

Так мало значения придал Карлос Зуде анонимному письму («Он кроткий», — говорил Рейнальдо Бастое знакомым), что даже ничего не сказал о нём Жульете. Проходили недели, он совсем забыл о письме. Как-то вечером, вернувшись из конторы, он застал Жульету за чтением. Он обнял её, поцеловал. Он был доволен. Дела шли хорошо, и Карлос Зуде, очень любивший жену, чувствовал, что уж близко время, когда он сможет посвятить себя целиком ей, когда жизнь вознаградит его за такую долгую, утомительную работу. Теперь как раз время завести ребёнка, он всегда мечтал иметь сына, мечтал, что даст ему образование в английском или американском колледже. Их ждал новый мир, далёкий, совсем непохожий на этот мир какао.

Он будет получать колоссальные доходы от фазенд и экспортной фирмы, он сможет теперь исполнять любые, самые безрассудные капризы Жульеты.

Он взял из рук Жульеты книгу и полистал её, не читая. Он смотрел на Жульету: она все молодеет и хорошеет. А вот он, Карлос, постарел за последнее время. Эти годы борьбы, опасных маневров, постоянных волнений, состарили его; в волосах его прибавилось седины, и это уже не была та романтическая седина, которая нравится женщинам.

Когда он снова взглянул на книгу, он прочел подпись Сержио Моура на белой странице для посвящения. Эта книга была подарком поэта. Тогда Карлос вспомнил о письме, но вспомнил как о чём-то нелепом я в то же время смешном. Тот простой факт, что парень, занимающийся стихоплётством, дарит женщине книгу, эти полковники сразу же превращают в адюльтер. Отсталые люди, тёмные, абсолютно неспособные понять мир, в котором живут. То, что теперь положен конец их хозяйничанию, — величайшее благодеяние для всей зоны какао. Карлос Зуде был доволен собой

и решил рассказать Жульете об анонимном письме. Она сидела на том же месте, только высвободилась из его объятий; через открытое окно было видно море. Карлос Зуде сел рядом с нею на кровать:

— Помнишь, я рассказывал тебе о моей ссоре с капитаном Жоаном Магальяэсом?

— Да, — отозвалась она.

— Так вот, в тот самый день, попозже, мне принесли вечернюю почту. Нет, конечно, капитан не мог этого сделать, слишком мало времени прошло. Должно быть, кто-нибудь из полковников, из тех, что промотали деньги, а потом не хотели платить… Определенно, один из них…

— Ты о чем? — спросила Жульета, продолжая смотреть на море.

— Я получил анонимное письмо. Там говорилось, что ты — любовница этого парня, Сержио Моура… — Он весело засмеялся. — До чего же глупо! Я тебя уверяю, я никогда не думал, что полковники будут так вести себя. Один убил Раушнинга, другие окопались в своих фазендах, капитан набросился на меня с кулаками, ещё кто-то пишет пакостные анонимки… Я думал, что они будут вести себя тихо. Я ошибся…

Навсегда в сердце у него останется эта заноза: неправильно понял он полковников. Ошибся, приходится признаваться. Хотя, впрочем, ошибался он или нет — результат один и тот же. Теперь они, экспортеры, стали «хозяевами земли». Жульета молчала, а Карлос Зуде улыбался своим мыслям, он чувствовал, что мечты его сбылись. Вдруг Жульета встала, подошла к окну и, стоя спиной к мужу, заговорила:

— Я хочу сказать тебе одну вещь, Карлос… Это не ложь, нет…

Карлос Зуде не понял, что слова её имеют отношение к письму.

— Что не ложь?

Она слегка повернула голову. Он был для нее сейчас как больной, которому должны отнять руку. Операция мучительная, но необходимая.

— Письмо… Я — любовница Сержио…

Он смотрел на неё вытаращенными глазами, беспомощно уронив руки, словно вся жизнь вдруг остановилась для него. Он был достоин жалости, и Жульета почувствовала жалость:

— Прости. Я поступила нечестно… Я должна была давно тебе сказать, когда это только началось… Я не решалась… Да я и думала тогда иначе, чем сейчас. Прости, Карлос.

Он молчал, как немой. Он смотрел на неё и не верил. Это уничтожило его, он чувствовал себя так, словно его долго били по голове чем-то тяжелым.

Жульета прошлась по комнате. Ей нечего было больше сказать Карлосу. Но так как он все молчал, она попыталась объяснить как-нибудь:

— Это потому, что с самого начала всё было ошибкой. Весь наш брак…

Только тогда Карлос Зуде заговорил:

— Это правда?

Не было ни угроз, ни резких движений, ни криков. Не было никаких бурных сцен. Он был раздавлен. Он потерпел кораблекрушение и не мог достичь берега. Жульете хотелось ободрить его:

— Будь терпелив… Я не так уж нужна тебе. У тебя есть твои дела, твоя жизнь, твой мир. По-своему ты победитель. Ты сражался и выиграл сраженье…

Слова Жульеты медленно возвращали его к действительности.

— Я думал, ты будешь моей помощницей… Я думал…

Ему хотелось сказать многое, но не стоило. Хотелось плакать. Слёз не было, словно ком застрял в горле. Он чувствовал пустоту в груди. У него даже не было сил встать. Сердце Жульеты сжалось, ей было бесконечно жаль его. Она подошла, села рядом с ним на постели, взяла его за руку: