Город-крепость

Гродин Райан

От его голоса волоски на коже встают дыбом. Ищу свое "да" — то, что устроилось на гребне моего языка и только и ждет, чтобы его выпустили, — но сейчас оно где-то глубоко. Даже воспоминания о криках Синь не могут толкнуть его вверх. Вместо бассейна и садов на крыше, вместо роскошной еды я могу думать только о двери квартиры. Мне никогда не будет позволено выйти из здания. Решетки там не будет, но и парня тоже. Никто не пообещает мне свободу.

Могу ли я обменять одну клетку на другую?

Достаточно ли кусочков

моря?

— Мей Юи, ответь мне. — У него слишком громкий, слишком горячий голос.

Есть только один путь домой. Для юноши. Для меня.

Если сейчас я скажу "да", я подведу парня, разрушу его надежду вернуться домой. Я подведу саму себя, уничтожу все свои желания.

Есть только один путь, и это не он.

— Нет. — Я ожидала, что мой голос будет похож ветку вербы: тонкий, гибкий, эластичный. Таким мне кажется мое мужество. Но вместо этого он как бамбук: острый и хлесткий.

Посол чувствует это. На краткий миг он даже похож на человека, в которого воткнули нож. Челюсть ослабевает, глаза стекленеют.

— Я хочу остаться здесь со своими друзьями... — Сила в моем горле исчезает, когда я вижу, что поднимается вверх из глубины глаз моего клиента. Грозовая туча, демон.

— Ты изменяешь мне, да? Есть кто-то еще! Знаю, что есть! — Его крик похож на гром и пожар. Его будто выворачивает, слюна попадает мне на лицо.

— Нет! — протестую я, но это уже не имеет значения.

И эти руки, эти пальцы ломают установленный порядок и бросают меня вниз, сжимают с силой, которой я в них прежде не знала. Острые шпильки упираются в затылок, когда голова прижимается к подушке.

Так много пота и кожи. Повсюду. Оборачивается вокруг меня все плотнее и плотнее. И боль. Меня разорвали, растерзали, разрушили. Открыли и закрыли. Открыли напоказ и задушили.

Нет. Нет. Нет. Возможно, я произношу это вслух. А может, и нет. Я больше ничего не слышу. И не вижу. В глазах стоят пятна, похожие на синий лишайник. Так бывало, когда я таращилась в окно и ждала парня.

Только когда посол отпускает меня и откидывается на спину, я понимаю, что он все это время сжимал мне горло. Воздух заполняет легкие. Вдох за вдохом мир возвращается ко мне. Пыльный пластик искусственной орхидеи. Десятки невидимых синяков на руке и шее. Горячая алая струйка стекает по моим ногам, пачкая простыни.

Он соскакивает с постели, застегивая свои многочисленные кнопки и пуговицы. Даже не смотрит ни на меня, ни на бонсай. Дверь открывается, и уже на выходе посол оборачивается.

Не понимаю, что написано на его лице. На нем сплошные закорючки и точки. Что бы он ни чувствовал внутри, эти ощущения сильны. Словно страх, ярость и любовь бросили в один котел. Очень похоже на фейерверк.

— По сути неважно, здесь ты или там. Ты моя. Запомни это.

Он закрывает дверь. Ваза с мертвыми цветами исчезает вместе с ним.

* * *

Посол

хотел меня сломить. Такая мысль приходит мне в голову, когда я подхожу к зеркалу и вижу отпечатки пальцев у основания шеи. Приходится тратить лишние минуты на дополнительный макияж, наносить на ключицы пудру слой за слоем. Но сколько бы ее там не было, я все равно вижу оставленные послом отметины. И макияж их не скрывает.

Он хотел меня сломить. Но я сильнее, чем ему кажется. Я сильнее, чем думаю сама. Единственное, что удалось сломать послу, — мое представление о нем, то мнение, которое я создала о нем за эти месяцы; мысль о том, что он может вытащить меня из этого места.

Есть только один выход. И к послу он никогда не имел никакого отношения.

Другие девушки замечают синяки, но вопросов не задают. Это милосердие, поскольку я не знаю, как бы объяснила их происхождение. Никогда не смогу рассказать им о предложении посла: как я отказалась от рая на блюдечке с голубой каемочкой, а он меня за это наказал.

Вместо этого они собираются в моей комнате и говорят про девушку, чья доля оказалась гораздо хуже нашей.

— Они по-прежнему заставляют Синь обслуживать клиентов, — говорит Нуо, изо всех сил сражаясь с иголкой и ниткой. Крестики складываются вместе: карп с огненно-белой чешуей плывет в сапфировом потоке.

— Хозяин будет держать ее здесь до тех пор, пока она будет приносить деньги, — говорит Инь Юй, почти не разжимая губ. Она держит мою руку в своей, орудуя палочкой с лаком для ногтей. Она наносит последний штрих, почти не касаясь ногтя.

Нуо хмурится. Ее игла тяжело вонзается в ткань, и девушка вытягивает нить с другой стороны.

— Я думаю, что... — продолжает Инь Юй. Кисточка наносит слой лака на мой мизинец. — Но это лучше, чем могло бы быть. На улице она долго не протянет. Никто из нас не протянул бы долго.

Она заканчивает — и говорить, и красить ногти — и завинчивает бутылочку с лаком.

— Мне нужно идти, — внезапно говорит Инь Юй. Лишь когда она выпрямляется, я понимаю, насколько она похудела. — Нужно кое-что помыть в западном крыле. Мама-сан разозлится, если я не выполню работу.

Я тоже встаю, пытаясь не обращать внимание на боль в бедрах.

— Ты слишком много работаешь. Позволь мне помочь тебе.

— Ты и так помогла мне достаточно. Кроме того, испортишь ногти, — отмахивается от меня Инь Юй и исчезает в темноте за дверью.

Теперь мы остались втроем, сидим в тишине. Вень Ки смотрит на дверь, словно это пасть морского чудовища, которое вот-вот проглотит ее тщедушное тельце. Нуо втыкает иголку в ткань. Пальцы соскальзывают, и игла глубоко вонзается в кожу. Когда она кладет пораненный палец в рот, с ее губ слетает ругательство.