Город падающих ангелов

Берендт Джон

К тому моменту, когда было подано последнее прошение об отставке, в совете директоров фонда «Спасти Венецию» не осталось ни одного венецианца, его покинули пятнадцать человек. Говорили, что Ларри Ловетт занялся учреждением своей собственной благотворительной организации, и диссиденты предрекали, что двери венецианских дворцов закроются перед супругами Гатри и фондом «Спасти Венецию». Как писала по этому поводу «Нью-Йорк таймс», «доступ в дома титулованных итальянцев был обеспечен Лоуренсом Ловеттом, которому, в первую очередь, мы обязаны тем, что ворота Венеции оказались распахнуты перед американцами; это ценно в социальном плане. Но теперь эти ворота могут захлопнуться».

Если бы такое произошло, то фонд «Спасти Венецию» оказался бы в крайне

неестественном и немыслимом положении – в положении организации, которую прославляли как самого щедрого иностранного благотворителя города, но одновременно чурались, считая парией.

Первые гости, прибывшие на званый вечер к Ларри Ловетту, ступили на террасу сразу после захода солнца, в те волшебные полчаса, когда мягкий исчезающий свет превращает небо и воду в розоватый жемчуг, а дворцы вдоль Гранд-канала будто парят в воздухе.

Юбер де Живанши, сидя спиной к Гранд-каналу, болтал с Нэн Кемпнер. За ними таинственной громадой высился мост Риальто, выступая светлым пятном на фоне темнеющего неба. Официант с подносом, уставленным напитками, приблизился к маркизу Джузеппе Рою как раз в тот момент, когда тот отпустил остроту, заставившую звонко и отчетливо рассмеяться графиню Марину Эмо Каподалисту.

– Угадайте, что я сейчас скажу! – воскликнула Доди Розекранс, взяв за запястье графиню Эмо. Большеглазая светская львица из Сан-Франциско, наследница кинематографического и театрального магната, только что прибыла в Венецию после недельного пребывания на Далматинском побережье. – Я купила… монастырь!

Было начало сентября. Прошел год после раскола фонда «Спасти Венецию». Ловетт учредил собственную благотворительную организацию и назвал ее «Венецианское наследие». С отбором членов совета директоров он обошелся, как крупье, поднимающий синие фишки, собрав такую массу аристократов, что шапка бланков «Венецианского наследия» выглядела как страница справочника Дебретта. Перед двадцатью одним именем из пятидесяти стояли аристократические титулы: один герцог, один маркиз, одна маркиза, одна баронесса, рядовые графы и графини, а также не менее шести высочеств – королевских и светлейших. Напротив, число аристократов в совете директоров фонда «Спасти Венецию» сократилось до одной баронессы. Ловетт злорадно прокомментировал это в письме, адресованном президенту фонда «Спасти Венецию» Полу Уоллесу, заметив, что запланированное Бобом Гатри зимнее мероприятие в Нью-Йорке пройдет под патронажем мелкого представителя Савойской династии, вероятно, по причине того, что у него теперь нет аристократов английских.

Ранее, летом, «Венецианское наследие» устроило свое первое четырехдневное празднество. Ловетт запланировал его в июне, чтобы оно совпало по времени с Венецианским биеннале, когда в город слетаются сливки международного мира искусств. Празднество, билет на которое стоил 4000 долларов, стало триумфом, учитывая ту избранную публику, слетевшуюся на него, и тот факт, что перед этим собранием распахнулись прежде почти недоступные венецианские двери. Триумфальным оказался и сбор средств. Ларри Ловетт имел все основания торжествовать, что он и делал. Тем не менее дальнейшее существование фонда «Спасти Венецию» не на шутку его тревожило, так как он, как было хорошо известно, не собирался умирать.

В момент скандального раскола до недельного празднества «Спасти Венецию» в связи с регатой оставалось меньше года. Это мероприятие должно было очень скоро показать, осталась ли закрытая Венеция доступной для фонда «Спасти Венецию», как было раньше. Супруги Гатри как раз собирались начать подготовку и звонить нужным людям, когда раздался телефонный звонок. Трубку сняла Беа.

– Это Вольпи! – загремел в трубке голос графа Джованни Вольпи. Он звонил со своей виллы в Джудекке. – До меня доходят слухи, будто эти клоуны говорят, что теперь двери Венеции будут захлопнуты перед вами!

– Я тоже это слышала, – сказала Беа Гатри, – но я на самом деле не…

– И какова причина их выхода из фонда «Спасти Венецию»? – продолжал Вольпи. – Она

состоит в том, что вы отбросили слишком много вечеров? И это исходит от венецианцев, которые вечно недовольны своим положением, – венецианцев, этих иждивенцев, которые никогда ни за что не платят ни пенни? – Знаменитое презрение графа Вольпи к своим компатриотам венецианцам прожигало каждое слово, каждый слог. – Венеция ведет себя, как куртизанка, которая берет деньги, но не дает ничего взамен. Скупая, жадная и дешевая! Все они стервятники, падальщики! Мало того что они все лето клеветали на вас, называя мошенниками. Развращенность такого рода невыносима. Это моральное линчевание! Их счастье, что вы не подали на них в суд! Честно говоря, я думаю, вы должны это сделать.

– Да, Джованни, это был кошмар, но мы…

– Слушайте, – сказал Вольпи, – я звоню, потому что прежде вы несколько раз спрашивали, нельзя ли использовать палаццо Вольпи для проведения бала фонда, а и я всегда отвечал «нет». Ну что ж, время идет, и я передумал. Если вы решите, что это поможет делу, то для меня будет большим удовольствием следующим летом предоставить вам дворец для бала.

Палаццо Вольпи, здание шестнадцатого века с семьюдесятью пятью покоями на Гранд-канале, представляло собой нечто большее, чем просто дворец. При нем был двор с садом, а в самом здании находились большие залы и салоны. Там до сих пор чувствовалось присутствие одной из самых влиятельных фигур Италии двадцатого века – отца Вольпи, графа Джузеппе Вольпи, учредителя венецианского кинофестиваля, создателя Местре и Маргеры, министра финансов в правительстве Муссолини и «последнего дожа Венеции»: это впечатление подкреплялось позолоченным и выложенным мрамором бальным залом, созданным Вольпи в память о его военных победах в должности губернатора Ливии в двадцатые годы, портретом Вольпи в мундире дипломата, пушкой, установленной в центре portego, мебелью из Квиринальского дворца в Риме, фотографиями, подписанными королем Савойским Умберто. Много лет палаццо было местом проведения блестящего ежегодного бала Вольпи, который каждый сентябрь давала мать семейства. Но последний раз бал Вольпи был проведен сорок лет назад, и с тех пор дворец по большей части не использовался никак: за ним ухаживали, но в нем не жили.

Палаццо Вольпи столько лет оставалось вне поля зрения, что даже венецианцам было бы любопытно снова его увидеть. Зная это, супруги Гатри сделали ловкий политический ход. С разрешения Вольпи они пригласили дюжину венецианцев на свой бал в качестве гостей, включая тех, кого разборчивый и привередливый Вольпи никогда не пригласил бы сам. Но на этот раз граф был просто счастлив позволить им лицезреть свой дворец. Вольпи был твердо намерен показать, что нельзя никого выпроваживать из Венеции просто потому, что так постановили какие-то «клоуны». Если приглашение венецианцев в его дворец поможет утереть этим клоунам нос, то тем лучше.

Вечером, в день бала, окна палаццо Вольпи были – впервые за много-много лет – ярко освещены. У ворот покачивалась на волнах целая армада моторных судов, на пристани толпились дамы в вечерних туалетах и мужчины в черных костюмах – и среди них десятки венецианцев.

Значимость бала фонда «Спасти Венецию» в палаццо Вольпи была хорошо понята и далеко за пределами дворца. Это, без сомнения, стало предельно ясно Ларри Ловетту, который тем же вечером давал обед на террасе своего дома. Все отчетливо осознавали, что единственной целью обеда Ларри было обойти конкурентов и лишить их некоторых венецианских гостей. Все понимали также: Ловетт особо подчеркивал, что на его обед надо явиться в деловом костюме, лишь для того, чтобы гости не могли после обеда сразу же отправиться во дворец Вольпи, им пришлось бы заехать домой и переодеться в светские наряды. Друзья Ловетта признавали, что это была одна из редких его ошибок; некоторые усматривали в этом инфантильную озлобленность, что окончательно утверждало их во мнении, что Ловетт озабочен только своим престижем и возвышением, а не сохранением венецианского культурного наследия.