Город Последний
Шрифт:
На почте посетителей тоже не было. В тишине, неожиданной после шума дождя, тикали часы. По стеклу дверей и окон стекали капли, а внутри было сухо и светло.
– Мне нужно отправить это в Гамбург, в пароходную компанию, – протягиваю конверт.
Девушка за стеклом вздыхает.
– Сейчас непогода. Последний почтовый самолёт вернулся в Город. Не смог пробиться через облачный фронт.
– А кораблём?
Она смотрит на меня как на дурачка.
– Я из Сибири, – объясняю я. – У нас моря нет.
– Кораблём тем более не получится.
– Ясно, –
– А когда погода наладится?
Она пожимает плечами.
– Когда-нибудь наладится. Возьмите марки.
Я расплачиваюсь, наклеиваю марки на конверт – одна с белоснежным самолётом на голубом небе, другая с портретом бородатого грустного человека.
Значит, придётся задержаться в Городе. Мне нельзя уезжать, пока в Гамбурге не одобрят написанное.
Дождь тем временем усилился. Капли тяжелели на глазах, падали быстрее и чаще, сливаясь в сплошной прозрачно-серый поток. Из-за стекла слышен был приглушённый, но сильный и ровный шум воды. Может, и правда шторм.
– Скоро трамвай приедет, – говорит из-за стойки девушка. – Доберётесь.
– Спасибо, – киваю я, не отрываясь от окна. В непрерывном сером потоке, распарывая его, движется резкий чёрный силуэт прохожего. Одинокий, он упорно идёт вперёд, выставив перед собой зонт.
Я думаю о кофе, старых монетках и открытом окне. Шуршит и перестукивает дождь, еле слышно журчит вода в водоотводных трубах. Вроде бы что-то звенит тихонько и дребезжит где-то вдалеке.
– Подъезжает, – говорит девушка.
– Ага, – соглашаюсь я.
Трамвай показывается: смутный красно-белый прямоугольник за сотнями струй. Я говорю: «До свиданья», распахиваю дверь и бросаюсь под дождь.
Отчаянный рывок, весёлый плеск луж под ногами – и вот я, насквозь мокрый, внутри.
В трамвае уютно светят жёлтые плафоны и никого нет. Я осторожно шагаю к задней площадке и сажусь у окна. Позвякивая и дребезжа, мы трогаемся с места и, покачиваясь на поворотах, едем сквозь Город и дождь.
В окно почти ничего не видно – только струи воды и очертания домов. Из-за этого я пропускаю свою остановку, и когда дождь кончается, мы едем по незнакомым местам. Дома здесь совсем маленькие, тёмные и усохшие от времени. Перед домами – палисадники с умирающими от старости вязами и тополями. Трамвай дребезжит, вкатываясь на мост, и между домами показывается ненастное море до горизонта и пустое небо над ним. Совсем рядом. Как на краю света.
На остановке в трамвай входят трое портовых рабочих. Все такие здоровенные, что не помещаются на сиденьях – стоят в проходе, настоящая толпа великанов. Я тайком приглядываюсь и замечаю несколько мирных улыбок, которыми они обмениваются. Но про нужную мне остановку всё-таки не спрашиваю.
Трамвай поворачивает, и дождь мгновенно исчезает, как будто кулисы раздвинули. Уже вечер: карандашные, розово-синие сумерки опускаются на Город. Мы набираем скорость, отчаянно
– Смотри, – говорит мне один из них, указывая рукой.
За мокрым окном – небольшой круглый сквер со старым дубом в центре. Дуб красив и огромен: могучие ветви, прихотливые узоры крепкой коры, тяжёлые изумрудные листья. Он мелькает в окне всего на секунду, но и потом ещё долго кажется, что трамвай едет в тени его кроны.
– Спасибо, – говорю рабочему.
Он кивает.
Трамвай возвращается в центр. Улицы уже похожи на ту, где живу я, появились прохожие. Я думаю, что бы написать о дубе. Хоть это и глупо звучит: «Приезжайте в серый Город посмотреть на одно красивое старое дерево», но дуб и правда был самым красивым, что я здесь видел, и не сказать о нём было бы нечестно.
Дома под кухонным окном меня дожидается лужа – настоящий океан, в котором отражается небо с отблесками заката и плавают занесённые ветром листья. На подоконнике лежит монетка и промокшая, в расплывшихся чернилах, записка.
На следующий день я устраиваю засаду. Открыв окно и поставив кофе на огонь, я прикрываю дверь кухни и сажусь под ней. Гляжу в замочную скважину.
Кухня пуста, слышно, как гудит на сквозняке газовое пламя. Из крана капает вода. В открытое окно влетают далёкие крики чаек и тихий плеск волн.
Я думаю, что кофе сейчас выкипит – прямо на моих глазах, а я буду сидеть под дверью дурак дураком и никак не успею его снять.
Но в тот момент, когда над краем турки поднимается коричневая пена, в окне вдруг мелькает тёмный силуэт. Я неуклюже вскакиваю – нога затекла – распахиваю дверь…
На кухне никого, в проёме окна – только светло-серое небо и крыши домов. Кофе тоже нет, но на столе стоит маленькая, с большой палец руки, деревянная статуэтка.
Она очень здорово сделана, эта фигурка, и я долго её рассматриваю, верчу в руках и осторожно провожу кончиками пальцев по гладкому дереву. Если смотреть с одной стороны, то фигурка – старичок в халате и колпаке, с хитрыми круглыми глазами и бородой. А если смотреть с другой, то старичок превращается в ворона. Колпак – это клюв, а рукава халата – прижатые к телу крылья. Удивительная вещица!
Налюбовавшись, я снова ставлю кофе и заправляю бумагу в печатную машинку. Как бы написать о дереве, чтоб было не смешно и правдиво? Нужные слова не приходят на ум, и я решаю писать как могу и не мучиться. Кому надо, тот поймёт.
«В старом центре Города, среди узких бульваров и домов с высокими окнами и острыми крышами, растёт древний дуб. Точно неизвестно, но судя по размерам, он рос здесь задолго до первопоселенцев. Может даже весь Город-то был выстроен вокруг него. Вид его дополняет и смягчает общее впечатление от Города, с его тёмной водой каналов, пропахшими солью парками и пустотой в окнах старого порта. Дуб позволяет увидеть Город не мимолетным взглядом путешественника, а взглядом того, кто вырос в этом Городе и любит его».