Город пропащих
Шрифт:
– Ну да, - отвечает Федор, опять зевая. Потом встает и, путаясь ногами, подходит к неубранному столу, находит бутылку с остатками водки, плещет себе в стакан, пьет.
– Ты знаешь...
– неуверенно начинает охранник, - тебе бы сюда вообще приходить не надо.
– Это почему?
– .Федор садится и, найдя сигареты, закуривает.
– Пришьют тебя...
– быстро говорит парень.
– За тобой следят.
– Еще что?..
– Федор старается выглядеть равнодушным.
Охранник мнется.
– Ну, говори, - торопит его Стреляный.
– Мирон не доверяет тебе, говорит, ты работаешь на других...
– И это
– Тебе лучше уйти сейчас, - не оглядываясь, выходит в коридор.
Федор встает и идет за ним следом. В молчании они спускаются вниз, парень открывает перед ним дверь во двор. А когда Федор приближается к воротам, они медленно раздвигаются перед ним.
– Постой!
– Охранник бежит к нему, уже стоящему на улице, и выдыхает прямо в лицо: - Ты Мотю потряси, вот кого.
Он стремительно уходит, унося с собой накопившуюся ненависть к тем, кому он служит.
А Федор думает о том, что спектакль, похоже, приближается к концу.
У Генриха Карловича деловая встреча. Его пригласил к себе один из московских "авторитетов", закулисно контролирующий крупный коммерческий банк Москвы. Этот человек уже давно занялся тем, чем только еще предполагает заняться Шиманко: он вышел в легальный бизнес, оперевшись на свои тайные финансовые структуры, липовые предприятия, существующие лишь на бумаге фонды. Сколько личин он сменил за эти последние годы, прежде чем занял прочное и устойчивое положение консультанта по финансовым вопросам целой сети банковских структур по всей России, - этого не знает и не узнает никто. Но мощная машина по отмыванию "черных денег", налаженная им, работала чрезвычайно эффективно. Фешенебельные офисы в Москве и Тель-Авиве, банк на Кипре, акции нефтяных скважин и медных рудников в России.
У Шиманко кружится голова, когда он представляет, каким капиталом оперирует этот невысокого роста лысоватый человек с ухоженной бородкой мопассановского героя и глазками, напоминающими больного базедовой болезнью. Но внешность Григория Левочкина оценивается окружающими, включая многочисленных любовниц, не по канонам классической красоты, а по более реальным критериям. И с этих позиций он - неотразим.
Гостиная, куда Шиманко вошел, поразила его. Длинная, просторная, вся золотисто-желтая, с золотистыми стенами и такого же цвета мебелью, лаковые блестящие столики, скошенные, изогнутые, резные, безупречно желтые. Все на своем месте, все изысканное, много света и воздуха из-за стеклянного потолка. На двух стенах шелковые свитки с какими-то восточными миниатюрами, стилизованная фигурка из оникса, хрустальные ваза и графин, огромные лампы с абажурами-колокольцами. Настоящий выставочный зал - стекло, хром и желтизна, желтое на желтом, бесчисленное множество оттенков желтого.
На длинном низком столике со стеклянной крышкой и сверкающими хромированными ножками лежал альбом из серии шедевров мирового искусства миланского издательства Франко Мария Риччи. И стояла большая пепельница из оникса. Абсолютно чистая пепельница. Поверхность столика сверкала.
Кругом - ошеломляющий порядок. Когда все так совершенно, взгляду не за что зацепиться и он беспокойно скользит, перескакивая с одного оттенка, с одного контура, с одной вещи - на другую.
Шиманко, ослепленный изысканной роскошью, не сразу заметил хозяина, приветливо смотревшего на него,
– Чудесно, правда?
– спросил его Левочкин, наслаждаясь реакцией гостя.
– Потрясающе...
– пробормотал Шиманко. Сам-то он был довольно провинциален и старомоден в своих вкусах. Эти "новые русские" поражали его размахом.
Они выпили кофе и поговорили о мелочах, вроде погоды в Венеции, откуда только что вернулся Левочкин, поругавший Генриха Карловича, что тот засиделся в Москве, а потом хозяин в доброжелательном тоне коснулся планов Шиманко, в которых, как оказалось, был неплохо осведомлен.
– Вам пора заканчивать с мелкими операциями, - сказал он, человек такого масштаба просто обязан действовать по-крупному.
Шиманко сдержанно согласился, а хозяин продолжал о том, что нельзя допустить "войны" между ведущими группировками Москвы в связи с готовящейся приватизацией и участием в ней основных банковских групп.
– Жаль, что вы не были в Италии, - заметил Левочкин, - там собирались наши "авторитеты" и даже некоторые влиятельные "воры в законе"... Приватизация не должна обойти нас стороной. Правительство как-то не учитывает нашу сторону, опираясь на свои банки. Это неправильно. И потом, "зачистка" солнцевской "бригады" может стать началом - сигналом к объявлению открытых действий с нашей стороны.
– Новые компроматы?
– вставился Шиманко, оценив ситуацию.
– Ну что вы!
– засмеялся Левочкин.
– Это - терапия. Мне кажется, пришло время более радикальных методов.
Шиманко понял, что его пригласили определиться, сделать выбор, но ему, трусоватому по характеру, претили крайности. Хозяин заметил его колебания и продолжил в более жестком тоне:
– Знаете, я тоже как-то проспал все эти разборки с применением оружия с 92-го по 95-й год. Правилка в Чечне меня тоже никак не задела поразительно, но факт. Мое прозрение произошло довольно поздно, мне уже почти пятьдесят, но оно произошло. Теперь я могу умереть с открытыми на мир глазами. Вы, очевидно, сочувствуете этим...
– он помолчал, - жертвам. Но теперь я не умею сочувствовать тем, кто слеп.
– Но ведь, кажется, убили вашего друга, этого Киликишвили? И вам не больно?
Левочкин нахмурился. Воспоминание об этом было тягостно ему.
– Не стоит вдаваться в воспоминания... Я отбросил идеализм. Больно бывает частному отдельному человеку, а я уже представляю клан, я не имею права давать воли человеческому во мне. Более того, я аплодирую борьбе с теми, кто мешает нам, пусть это будут и бывшие друзья. Есть такая фраза: "какое значение имеют жертвы, когда акция прекрасна". Я отсекаю от себя эмоции, страх, слюнявые привязанности. Дело и деньги - вот сейчас главное, если мы хотим победить...
– Похоже, веревочка между центрами власти - видимой и невидимой натягивается все туже...
– замечает Шиманко.
– Веревка натянута очень туго. Между всеми нами, - веско подытоживает Левочкин.
– А вы, Генрих Карлович, развели у себя санаторий какой-то... Пьяные оргии, фейерверки не по делу, изгнание инакомыслящих...
Шиманко понимает, что Левочкин очень хорошо осведомлен обо всех его делах, он теряется на минуту, а потом пытается оправдаться.
– Да, есть немного богемы... Мирон Львович чересчур экспансивен. Ну а с Купцовым иначе было нельзя. Он нарушает мои планы насчет Китайца.