Город (сборник)
Шрифт:
После третьего звонка, когда стало понятно, что в доме никого нет, Амалия повернулась ко мне:
– Наверное, в дом все-таки залезал вор, несмотря на свет в окнах. Конечно же, только вор, уходя, мог оставить дверь открытой. Ему-то что?
В четырехдюймовую щель между дверью и дверной коробкой я видел купающуюся в сумраке прихожую, а за ней такую же темную гостиную.
– Но почему вор не поленился выключить свет? Может, что-то не так и кто-то нуждается в помощи?
– Нельзя входить в чужой дом, Малколм.
– Тогда что же нам делать?
– Эй? Есть кто-нибудь дома? –
Ей ответило молчание, достойное нашего отца, завтракающего сандвичем на заднем крыльце.
Амалия позвала вновь, а когда никто не ответил, толкнула дверь, чтобы мы могли получше рассмотреть тесную прихожую и гостиную, где все, похоже, стояло, как было и при жизни мистера Клокенуола. За месяц после его смерти никто не приходил, чтобы вынести ставшие ненужными вещи.
– Может, нам пойти домой, позвонить в полицию и сообщить о взломе и ограблении? – предложил я после того, как сестра позвала в третий раз, еще громче.
– А если ограбления не было, ты представляешь себе, что они нам устроят за этот звонок?
Под «они» она подразумевала не полицию. Наша мать только и ждала повода прочитать нам нотацию. Пилила, пилила и пилила за малейшую оплошность, пока не возникало ощущение, что продолжаться это будет до скончания веков. А наш отец, который терпеть не мог материного голоса, которым она отчитывала нас, начинал орать на меня с Амалией, словно именно мы являлись источником раздражающего шума: «Я всего лишь хочу посмотреть этот маленький телик и забыть про говняный день на работе! Неужели это надо объяснять вам обоим?»
– Нельзя входить в чужой дом, – повторил я ее слова.
– Нельзя, – согласилась она и переступила порог с тарелкой печенья в руках. – Но ты помнишь, что мистера Клокенуола нашли через день после смерти. Вдруг кто-то нуждается в помощи.
Я, разумеется, последовал за ней. Если на то пошло, последовал бы за любимой сестрой даже в ворота ада. По сравнению с ними, входная дверь соседского дома не выглядела такой страшной.
Хотя шторы на окнах пропускали толику дневного света, гостиная утопала в тенях. И меня бы не удивило, если бы в этом молчаливом сумраке мы наткнулись на лежащий в гробу труп. Если в гостиной чего-то и не хватало, так только его.
Амалия щелкнула настенным выключателем, и зажглась лампа у кресла.
Слой пыли покрывал столик, на котором стояла лампа. Очки лежали рядом с книгой в обложке, которую мистер Клоукенуол наверняка бы почитал, если бы тот день не стал последним в его жизни. Никаких следов вандализма мы не увидели.
– Мы из соседнего дома, – крикнула Амалия. – Пришли познакомиться. – Она подождала, прислушиваясь. – Эй? Все хорошо?
На кухне гудел холодильник. На столе стояли грязные тарелки, на одной застыло пятнышко желтка. Между тарелками виднелись крошки от тоста. Инфаркт свалил мистера Клокенуола здесь, возможно, в тот момент, когда он поднялся из-за стола, позавтракав, и никто не удосужился прибраться после того, как его увезла служба коронера.
– Это ужасно – жить одному. – Амалия вздохнула.
В голосе слышалась искренняя печаль, хотя мистер Клокенуол не относился к тем людям, которые общением с соседями скрашивают
Увиденное очень огорчило Амалию.
– Кому-то следовало убрать со стола, помыть грязную посуду и забрать все из холодильника, пока продукты не испортились. Оставить все так… это неправильно.
Я пожал плечами:
– Может, чихать на него все хотели.
Моя сестра ни к кому не проявляла безразличия, даже пыталась искать доводы, оправдывающие наших родителей, но тут промолчала и она.
Я вздохнул.
– Только не говори, что мы должны тут прибраться.
Она собралась ответить, но внезапно лицо ее переменилось, она вздрогнула и обернулась.
– Кто? Что?
– Что… Кто – что? – в недоумении переспросил я.
Она нахмурилась.
– Ты не слышал?
– Нет. Что я не слышал?
– Он сказал: «Мелинда. Дорогая Мелинда».
– Кто сказал?
– Судя по голосу – мистер Клокенуол.
Когда я был моложе, а моя сестра – более вредной, ей нравилось пугать меня, убедительно выдавая вымысел за правду. «Папа не знал, что я здесь, поэтому он снял лицо, а под ним оказалась морда ящерицы!» или «Боже! Я видела, как мама ела живых пауков!». И так убедительно она все это рассказывала, что мне потребовался год, прежде чем у меня выработался иммунитет к ее выдумкам, и еще год я притворялся, будто верю им, потому что меня это очень забавляло. Потом у нее проснулся интерес к парням и пропало желание пугать меня, хотя все эти выдумки пугали гораздо меньше, чем пара идиотов, с которыми она встречалась. Но даже в те дни ей хватало ума не больше двух раз ходить на свидание с психопатом-маньяком.
– Мистер Клокенуол умер и похоронен, – напомнил я.
– Я знаю, что он умер и похоронен. – Держа тарелку с печеньем в левой руке, правой она потерла загривок, словно разгоняя мурашки. – Или, по меньшей мере, умер.
– Мне уже не девять лет, сестра.
– Это ты к чему?
– Я уже знаю, что мама ест только дохлых пауков.
– Я не шучу с тобой, Малколм. – Она снова вздрогнула и повернулась, словно на голос, который я не слышал.
– Что теперь?
– Он сказал это вновь. «Дорогая Мелинда».
Внезапно она сорвалась с места, будто преследуя говорившего, зажигала свет в каждой комнате, в которую входила. Я следовал за ней по всему первому этажу, выключал свет, как только она выходила из очередной комнаты. Когда мы вернулись в прихожую, обойдя первый этаж, Амалия уставилась на лестницу, ведущую на второй.
Долго стояла, как зачарованная, с перекошенным от отвращения лицом, а на мой вопрос: «Что происходит?» – ответила:
– Он отвратительный. Грязный. Мерзкий.