Город
Шрифт:
– А то случилось, - проворчал, несколько остывая, Грязнов-Водкин. Пока мы дрыхнули, агент Остального мира успел споить и расколоть кота, испугать до смерти ведьму Наташку, подружиться с чертом и научить его как обмануть самого..., - премьер вжал голову в плечи, огляделся и загробным голосом прошептал: - Сатану!
Груди собравшихся одновременно изумленно выдохнули:
– Ох!
– А вашу суперагентшу, начальник полиции, он сейчас трахает почем зря!
– Не может быть!
– воскликнул пораженный Кулинашенский, вскакивая.
– Я что, по твоему, вру что ли?!
– вновь заорал премьер и разразился такой наипахабнейшей матрещиной, что даже у ломовых
– Да нет, я так как-то... Извините!
– смутился начальник полиции.
– Дать мне объект!
– заорал премьер.
Через несколько секунд засветился экран телевизора и все увидели широкую постель и два спящих обнаженных прекрасных тела.
– Значит, уже натрахались, - сказал Гразнов-Водкин.
– Между прочим, целкой была, - тяжело вздохнул Кулинашенский.
– Ни на того нацелилась твоя целка, - пошутил премьер.
Все рассмеялись. Шутка хоть как-то разрядила гнетущую атмосферу.
– Вот это парень!
– восхищенно проговорил начальник полиции.
– Мне бы его в команду. Классно работает. Если не принять мер, он нам всех агентов и нечистую силу перевербует.
– Вот именно, - согласился премьер. Обвел собравшихся тяжелым взглядом, спросил: - Какие будут предложения?
– Убить, и дело с концом!
– очень эмоционально откликнулся Моисеев-Касаткина.
– Это не наш метод, - тут же забраковал это предложение премьер.
– И откуда в вас, Касаткина, столько кровожадной жестокости?!
– В общении с председателем Союза гомосексуалистов города Грязнов-Водкин всегда "забывал" первую часть его фамилии. Он терпеть не мог гомиков, но вынужден был с ними сотрудничать, так как они представляли реальную политическую силу и, надо сказать, силу весьма значительную.
– Зато самый эффективный, - огрызнулся главный гомосек.
– И не надо, дядя, мне сразу шить криминал. Не надо. Лучше вспомните, как вы поступили со своей четвертой женой только из-за того, что бедная женщина пересолила суп?
Моисеев-Касаткина кажется вконец обнаглел. Сказать такое премьеру! Пусть он ему непосредственно не подчиняется. Ну и что? Это же премьер второе лицо в городе! Нет, с этими сексменьшинствами, положительно, что-то надо делать. Оборзели! Расплодились, крапивное семя! Если так дальше пойдет, бабы рожать разучаться. Сам же премьер от пяти жен имел десять детей и был горд этим. А история с четвертой женой премьера, о которой напоминал Моисеев-Касаткина, действительно была безобразной. С какого-то времени Грязнов-Водкин стал подозревать, что его четвертая жена, эта валоокая стерва, трахается с его вторым телохранителем ни в его присутствии или с его ведома, на что он закрывал глаза, а тайком. Первый телохранитель подтвердил, что так оно и есть на самом деле. Это была неслыханная наглость! Пересоленный суп был лишь поводом, последней, так сказать, каплей, переполнившей чашу терпения. Но ведь не скажешь же об истинных причинах поступка? Засмеют. Потому, внешне выглядело действительно так - он превратил жену в рабочую ослицу из-за пересоленного супа. Причем, превращение это было необратимо - такое страшное применил он заклинание. А телохранителя он отправил надзирателем к хлюндявым. История эта была незаживающей раной премьера. Поэтому главный гомосексуалист здорово рисковал, "наступая" на его больную мозоль. И при других обстоятельствах Грязнов-Водкин не спустил бы подобной наглости и телефонный аппарат, что был сейчас у него под рукой уже повстречался бы с мерзкой харей этого полумужика-полубабы. Точно. Но чрезвычайные обстоятельства заставили премьер-министра
– Какие ещё будут предложения?
– Может быть мне его исповедовать?
– сказал отец Валаам.
– А как же тайна исповеди?
– ехидно спросил премьер.
– Нет ничего тайного, чтобы не стало явным, - вздохнул настоятель собора и воздел глаза к потолку.
– Нет, - забраковал это предложение Грязнов-Водкин.
– Он наверняка атеист.
– А может быть посадить его в автобус да отправить обратно в Остальной мир?
– робко предложил старший домовой тринадцатого микрорайона Сигизмунд Третий.
– Не пойдет. Тогда мы не узнаем о его сообщниках здесь, у нас, забраковал премьер и это предложение.
– Да, я как-то об этом не того...
– смутился домовой.
– Извините.
– Арестовывать его, сукиного сына, пора, - сказал генеральный прокурор Василий Хитрый.
– Я уже и санкцию заготовил. Арестовывать и колоть, и колоть. Другого нам ничего не остается.
– Похоже, что прокурор прав.
– Премьер обвел взглядом членов комитета.
– Есть ещё какие предложения?... Та-ак! Молчание - знак согласия. Остановимся на этом варианте. Кулинашенский, за целость головы шпиона Остального мира отвечаешь лично. Понял?
– Это само-собой, Петр Антонович, Будьте спокойны. Брать его будут лучшие наши агенты.
7. Арест. Побег.
Григорий открыл глаза и, глядя на блеклые зеленованые обои с ржавыми разводами, долго не мог сообразить, где находится. Рядом кто-то лежал. Он скосил глаза и увидел прелестную девушку. Таня!!! И сердце его захлебнулось великой радостью и он почувствовал себя самым счасливым человеком на свете. Он вспомнил все, все до мелечайших подробностей. Но теперь Орлов был благодарен этому городу-призраку, городу-фантому и населявшей его нечисти только лишь за то, что здесь он встретил самую замечательную девушку в мире, ради которой он был готов на все, на любые испытания и муки.
Он долго любовался спящей девушкой, боясь пошевелься и нарушить её сон.
– Любимая!
– едва слышно прошептал он. Слово было настолько ему незнакомым и необычным, насколько и замечательным, что Григорий повторил: Любимая!!
Таня, будто услышав его, улыбнулась во сне. Ах, какая это была улыбка! Какая это была восхитительная улыбка! От переполнявших его чувств, Орлову захотелось закричать во весь голос о своей великой любви, так, чтобы его услышали во всем мире. Услышали и здорово позавидовали. Он с трудом сдержал порыв и лишь одними губами вновь сказал:
– Любимая!!, - вложив в это слово все чувства.
Нельзя сказать, что у Григория не было прежде девушек. Было и довольно много. Но ни одна из них не тронула его сердца, не всколыхнула душу. Были и слезы и упреки в его бессердечии и жестокости. Все было. Со временем он уверовал, что не способен полюбить. И вот - случилось!
"А что если она таким образом и завладевает сутью человека?!" подумал вдруг Орлов, и от этой мысли ему стало страшно. В этом городе, населенном нечистой силой, нельзя было ничего знать заранее. Возможно, что все её поведение - одно притворство, направленное на завладение его душой? А для каждого нового клиента она вновь обретает девственность? В этом городе все возможно. Ведь он весь без остатка растворился в своей необыкновенной любви. Честно. Из него теперь хоть веревки вей, хоть режь его на ленты - он на все согласен. Может быть все это было так на самом деле. Но очень не хотелось этому верить. Нет-нет, только не это. Господи! отведи от меня эту беду!