Городомля. Немецкие исследователи ракет в России

Альбринг Вернер

Сестра спрашивает, что я хочу. Я что-то громко сказал. «Нет, ничего, все в порядке». Затем я слышу голос врача: «Аппендикс в плохом состоянии». Я пытаюсь уловить объясняющий взгляд сестры, она кивает: «Он уже удален». Врач разговаривает с операционной сестрой. Складки на лбу моего сфинкса становятся глубокими. Временами я чувствую короткую колющую боль. Я стараюсь подавить стоны. Очаровательный голос: «Не хотите ли посмотреть на аппендикс?» Я: «Нет необходимости». Он висит перед моими глазами. Примерно двенадцать сантиметров длиной и два толщиной, гнойно-желтый и немного в крови. «Очень, очень плохой», — объясняет сестра. «Через три дня мог бы быть разрыв». Операция идет дальше. Врач просит журнал. Один из сфинксов, сидя за столом, пишет под диктовку врача. Я ничего не понимаю из их специальных терминов. Записываемые предложения остаются для меня пустым звуком. Из взгляда возвратившегося сфинкса понять ничего не могу. Они сосредоточены на ходе операции. Я тихонечко говорю. Губы едва шевелятся. Называю имена жены и детей. Я чувствую

себя ужасно одиноким. Я говорю себе: «Сегодня одиннадцатое ноября. Сегодня небо сияюще-голубое. Временами — колющая боль. Затем я поражен. Все позади, действительно позади, операция закончилась. На всех лицах облегчение. Да не может быть? Медсестра вытирает меня насухо. Врач уходит. Я ловлю ее взгляд. Все еще закрытая половина цветущего свежего лица. Она бледна, на лбу крупные капли пота, но глаза выглядят жизнерадостно. Такая старательная девушка. Глубокая благодарность и восхищения охватывают меня. Меня несут обратно в кровать. Операция длилась три четверти часа. Я не отваживаюсь шевелиться в кровати. Но мне дают ясно понять, что я должен двигаться с первой минуты. Я спрашиваю своих трех соседей, тоже переживших операцию, было ли у них что-то прооперировано, кроме аппендикса. Но мне отвечают, что у всех — гнойный аппендицит. Я доволен, я рад. До следующего утра мне нельзя есть.

Вечером, когда боли в ране усилились, мне сделали еще укол морфия. Я слушаю по радио концерт из Московского зала им. П.И. Чайковского, играл корейский музыкант. Музыка была потрясающей. При ее звучании я отчетливо видел азиатские храмы, самураев с их кривыми мечами. Вероятно, этим видениям способствовали уколы морфия. На следующее утро при визите врача мое состояние было найдено удовлетворительным. Доктор разрешила мне тут же встать. С большой осторожностью, очень медленно я сделал двадцать шагов. Но вскоре я уже ходил лучше. Я думаю, что этот новый метод только ускоряет процесс выздоровления. И сегодня, в среду утром, врач мне сказала, что в воскресенье меня могут выписать.

Так задорно, с хорошим настроением и с оптимизмом можно рассказать об операции, если она прошла удачно и если знаешь, что тебе подарен новый отрезок жизни и что без операции жизнь могла бы вскоре закончиться. В то время пациента с прорвавшимся гнойным аппендицитом спасти было нельзя. Тогда еще не знали промывания брюшной полости антибиотиками. Так умер из-за гнойного аппендицита доктор Хох, который в 1950 году сменил в его должности господина Греттрупа. Однако после короткого пребывания его в этой должности русские перевели его в другой коллектив. Вместе с несколькими другими сотрудниками и членами семьи он покинул остров. Только после встречи с его коллегами в Германии мы узнали о его смерти. Он пожаловался на сильные боли слишком поздно для операции аппендицита.

Уже на второе лето русские понизили зарплату некоторым исследователям. Это было вызвано продолжительными никчемными сплетнями соперничающих немецких коллег, которые должны были дойти до ушей русского руководства.

Официально директор острова обосновал уменьшение зарплаты недостаточными знаниями или интенсивностью работы. Я был очень рад, что из сектора аэродинамики никто не пострадал. Но господин Клозе и господин Зигмунд были среди пострадавших. Я удивлялся спокойствию господина Клозе. После того, как директор острова торжественно объявил об участи некоторых сотрудников (а все руководители секторов должны были присутствовать на собрании), я шел с господином Клозе домой. Я был угнетен. Молча шли мы рядом друг с другом. Неожиданно господин Клозе остановился, тряхнул головой, глубоко вздохнул, потянулся и сказал: «Несмотря на это, у нас будет сегодня репетиция на лесной поляне». Тогда мы репетировали «Затонувший колокол». И Клозе уже радостно улыбался.

В другой раз обычные сплетни привели к ядовитым последствиям. Как я уже рассказывал, вдова господина Шмиделя получала небольшую пенсию из нашей добровольной кассы взаимопомощи. Госпожа Шмидель раньше преподавала в начальной школе. Для родителей и учеников она была любимейшей учительницей. Она, как и все немцы, выполняла свою учительскую работу с большой ответственностью. После того, как ее муж заболел, госпожа Шмидель закончила преподавательскую деятельность и после его смерти больше ее не возобновляла. Вскоре против нее образовалась компания под лозунгом: кто не работает, тот не получает денег! И точно так же, как в арии Розины интенсивность клеветы усиливается от шелестящего ветерка до грохота пушек, так и требование лишить госпожу Шмидель пенсии пропагандировалось все громче в круге немцев, становившемся все шире. Пропагандисты организовали даже подписной лист и действительно достигли почти большинства. Однако, доктору Вольфу, который в то время был руководителем немецкого коллектива, удалось добиться вмешательства русского директора острова, который объявил собирание подобных подписей недопустимым. Госпожа Шмидель сохранила впредь неоспоримую пенсию, а ее друзья заверили ее, что, несмотря на имеющийся подписной лист, они всегда останутся ее защитниками.

Во многих человеческих коллективах недоброжелательство и житейские сплетни разрастаются быстро. Отсюда воспламеняются соседствующие с ними дрязги, отсюда возникают недоразумения среди работающих коллег. В Городомле в изолированном сообществе существовала большая опасность всеобщей ссоры, если бы не было противодействия этим тенденциям. А именно совсем незаметным

способом, без специального умысла, со стороны людей, служащих примером для подражания. На острове были такие жители, которые никогда не высказывались отрицательно об отсутствующих. Раздумья о навеваемых этими примерами этических принципах амортизировали нехорошие желания распространения житейских сплетен. Эти немногие противодействующие люди никогда не выступали в роли моральных проповедников. Как раз, поэтому их поведение оказывало очень большое влияние. Я думаю об инженере Венцеле, о бесконечном терпении и чувстве справедливости которого я рассказывал читателю на примере истории о поставке ракеты и аварии компрессора. Я думаю о Гельмуте Фризере, об его художественной деятельности; он организовал камерный квартет и женский хор, он предложил сообществу возможность в них участвовать и быть слушателями. Свою способность к научным размышлениям он использовал для решения проблем ежедневной жизни. Он всегда искренне высказывал свои мысли, даже если они противоречили общественному мнению. Благодаря этому он вызывал раздумья, и некоторые сознавали, как опасно могло быть проявление и действие подзуживания и осуждения.

Особенно я вспоминаю Вальтера Пауера, бывшего профессора теплотехники в Технической высшей школе в Дрездене. У него, старейшего из нас, не было руководящей должности в рабочем коллективе. Но немцы почитали его как мудрого патриарха. Вероятно, это было его гражданское мужество — обычно довольно чахлая добродетель в человеческом обществе — и оно делало его непререкаемой очень уважаемой личностью. Во многих разговорах с властными структурами, когда все остальные уже втянули голову в плечи или втайне сжимали кулаки в карманах, он бесстрашно высказывался, приводил веские аргументы в таком виде, которые заставляли противоположную сторону задуматься о своей первоначальной точке зрения. Если он в другой раз поддерживал непопулярные мероприятия русского руководства острова, он всем говорил об этом, и мы, немцы, подчинялись.

И наконец, было много способов досуга для мирной совместной жизни островного сообщества. Любители собак и кошек купили молодняк у русских крестьян в Осташкове. В деревне Городомли разгуливало столько же собак и кошек, сколько было в каждой сравнимой с Городомлей немецкой деревне. Но было и нечто особенное, что осталось для меня необъяснимым. Собаки лаяли только, если мимо проходили русские, при этом они могли вести себя совершенно неистово. И никогда они не облаивали проходящих мимо немцев. Русский директор был по-настоящему взбешен этим обстоятельством, он подозревал, что немцы специально так приучили собак. Но этого не было.

Удивительным казалось мне, что мой сын, в возрасте двух-трех лет тут же начинал плакать, если он слышал русскую речь. Однажды мы сидели в ресторане. Официантка, дружески улыбаясь, принесла маленькому стакан лимонада. Он даже разрешил себя погладить. Но когда она начала нежно говорить по-русски, тут же раздался разрывающий сердце плач.

Ресторан находился рядом с магазином — нашей универсальной лавкой. Профессор Шютц как хороший семьянин заходил после службы в магазин, чтобы посмотреть, нет ли чего новенького. Я в этом отношении был довольно флегматичен, хотя временами заходил туда, чтобы купить подарки ко дню рождения детей. Русская продавщица предложила мне детскую трубу и маленький барабан. Мне было ясно, что такие шумные игрушки я не смог бы выдержать. Тогда она меня успокоила. «Ах», — сказала она, — «это не страшно, на следующее утро они уже будут сломаны». Однако когда был привоз товаров, медлить было нельзя. На днях, в зимнее время, в дверь постучали соседи, которых тоже по тревоге подняли их друзья сообщением: в магазин привезли сахар! Быстро одеваешься, все приготовленные наволочки послужат мешками. С санками бежим в магазин, занимаем очередь в длинной шеренге ожидающих. Если пропустишь покупку сахара на год, придется постоянно занимать у соседей небольшие порции. Ограниченная совместная жизнь создает особые проблемы и среди животных. Уже в первую весну мы увидели стаи больших светло-серых птиц, которые прилетели на остров. Они обосновались только на некоторых больших деревьях в окрестности деревни. Это были вороны, они строили свои гнезда плотно друг к другу. В перерыве между постройкой слышалось неприятное беспрерывное карканье и скрипенье. Присмотревшись, можно было увидеть, что эти звуки вызывались дракой соседствующих гнезд. Один мальчик подобрал вывалившегося из гнезда еще не умеющего летать вороненка и ухаживал за ним, что было совсем нелегко. Молодой обжора без конца требовал лягушек, которых мальчик должен был ловить в камышах, на краю озера.

В другое лето мы услышали, что гуляющие в лесу будто бы видели большого лося. Слух, который сначала расценили как вариант охотничьих небылиц. Однако все больше жителей острова подтверждали увиденное. Вероятно, лось переплыл большое озеро и проник через случайно открытые ворота в заборе, которым был обнесен остров. И он остался, как и мы, пленником на острове. Однажды вечером в дверь постучали друзья. Они сказали, что лось лежит на соседнем лугу, жуя жвачку. Мы пошли туда, причем я захватил свой блокнот для эскизов. Действительно, на описанном месте в траве мирно лежал большой зверь. Это была лосиха, без рогов. В ранние зимние дни, когда ко времени начала уроков в школе еще было темно, наша дочка вся взбудораженная вернулась с половины пути в школу: «Я не могу идти в школу, лось стоит на дорожке». Однако, когда мама пошла ее провожать, лось уже удалился.