Городошники

Нелюбина Татьяна

Мы поставили чайник, перекусили.

Славка выгреб из карманов всю мелочь, пересчитал, сказал, что сейчас, и ушел. Каждую пятницу в это время он уходит на почту звонить. Ее зовут Вайда. Она любит Славку, море и Таллин, а в Лабытнанге полярная ночь.

Я соскоблила жирные линии, страшного ничего нет, от них и следа не осталось. Дом был готов. Я взялась за генплан. Он был зарисован до черноты. Я выбрала из всех завитушек три крупные пузыря. Они могли перетекать один в другой очень плавно, если бы мне

удалось найти соединения между ними. Я стала искать, выводила какие-то линии, они цеплялись друг за друга, и получались «паучки». «Паучок-пузырь-паучок». Целое «ожерелье».

Пришел Виктор Васильевич. Спросил: «А где Гера?» Мы сказали, не знаем. «Однако», – сказал Виктор Васильевич и выразительно постучал по часам. Нас разобрало веселье, потому что точно так же по часам стучал Десятов, потому что точно так же, как и Десятов, Виктор Васильевич вел перекличку по журналу, точно так же носил важный портфель, выставлял вперед живот и был копией Десятова, только не полной, а половинной.

Зина Шустова взобралась на стул, завернулась в шаль и грозно пропела:

– Уж Пол-Десятова, а Ге-е-ермана все нет!

– Полседьмого, а не полдесятого, проверьте ваши часы, – Пол-Десятого постучал по циферблату, и мы покатились от смеха.

Дверь приоткрылась, послышалось загадочное шуршание, что-то упало, кто-то чертыхнулся.

Вошел Гера Иванович с огромной коробкой и целлофановыми пакетиками. Он смущенно улыбался.

– Новый год все-таки…

Вопя и приплясывая, мы накрыли стол, с грохотом придвинули стулья, открыли шампанское. Я вдруг с удивлением поняла, что самое страшное, чего я столько времени ждала, чего боялась, отчего, думала, просто умру, уже произошло, а я не умерла и вот – живу… Э-э-эх, топись, эх, топись в огороде баня! Эх, женись, эх, женись, мой миленок Ваня! Мы высыпали на улицу, шел снег, ехала телега, с лошадью… С самой настоящей лошадью! А можно прокатиться? Давай, молодежь, налетай! И мы повалились на телегу, протрите шары, это сани. Не может быть, самые настоящие сани? А клячка и ухом не повела, трусила себе потихоньку, по проспекту, через Плотинку, к площади Пятого года, а там – елка! Мы вспомнили про свою несчастную елочку, мы ее в умывалке от коменданта спрятали, побежали назад, ворвались в общежитие, а комендант уже там! Пришел, чтобы поймать нас с поличным, а елки – нет! Он обошел все комнаты, а елки нет! Хотел напоследок заглянуть в женскую умывалку, но тут уж мы подняли такой крик, что он поспешно убрался. Мы закрыли входные двери, осторожно извлекли нашу елочку из умывалки, хохоча и обсуждая во всех подробностях ее злоключения, донесли бедную до нашей комнаты, а она между шкафов не пролазит, пришлось двигать шкафы и собирать охапками одежду. Наконец поставили елочку посередине, чей-то чулок из шкафа так и остался в ветках, свисал загадочно, и Прохор

уже что-то пел про него, а мы навешивали на елочку сушки, фантики, бантики, шарфики. И тут объявился Славка.

– Я голову потерял. Верни мне мою голову, Давыдова.

– Вот она. Передайте, пожалуйста, Славке.

– Осторожнее, все-таки это моя голова!

Я проснулся в ужасе – опоздал! Сегодня сдача, финиш, а я опоздал! Схватил будильник, потряс его, почему не зазвонил? Вгляделся в стрелки, они показывали нечто невероятное, нащупал очки, будильник выскользнул из рук, разбился, и я оказался совершенно без времени, вне всякого времени!

Дальше мне невероятно повезло – каким-то образом я умудрился собраться, добежать до остановки и тут же прыгнуть в трамвай, который оказался именно тем и не примерз к рельсам, а довез меня до института, и еще пять минут я мчался к подъезду, взбегал по лестнице и влетал в аудиторию.

Просмотр назначен на одиннадцать, а в аудитории – полный хаос, планшеты, бумажки, кальки и… никого! Абсолютная тишина.

Я понесся на кафедру.

– Герман Иванович, – волнуясь, сказала Роза Устиновна, – у нас ЧП!

Забыли выключить чайник, сгорела проводка. Подрались с жильцами. У кого-то лопнул планшет! Тушь пролилась на генплан…

– Они спали.

– Как – спали? – Я обнял свой голодный живот, только пикни!

– Коллективно. В учебной аудитории.

– Коллективно?

– Я пришла к восьми, открыла кафедру, пошла в аудиторию. Меня удивило, что она была открыта. Я… – Роза Устиновна прижала пальцы к горлу, не в состоянии говорить. – …Включила свет. Они лежали на полу. Я спросила: «Что вы здесь делаете?» Знаете, что они мне ответили? «Проект!»

Роза Устиновна взяла себя в руки.

– Я попросила Давыдову составить список всех здесь присутствующих. Она дерзко ответила, что я и так всех вижу. Еще не хватало, чтобы я ходила между столами и по головам их считала!

Мы готовились к самому худшему. Мы запихивали в себя булочки с кремом и пытались запить их кофе. Прохор допытывался, кто из нас не закрыл дверь на ключ? Ну и достанется же нам, сказал он. Вас-то еще просто пожурят, а мне достанется, как старосте группы. Кто знает, что Десятову в голову взбредет. Что там ему Роза наплела. Еще влепят выговор, да с занесением в личное дело!

– Ну, бляха-муха! – сказал он.

– Брось ты, она тебя не видела… – Зина захохотала. – Слушайте, ну и умора! Роза свет включила, Прохор сел и, еще ничего не соображая спросонок, тут же нырнул под стол! Вернее, вот в такую узкую щель между столами! Это же надо умудриться!

Мы прыснули, припоминая в подробностях, как нас Роза накрыла.

Конец ознакомительного фрагмента.