Городошники
Шрифт:
Дверь распахнулась, и вошел Виктор.
– Я ничего не пропустил? Гера, привет! Здравствуйте, Роза Устиновна! О чем разговор?
– Здравствуйте, Виктор Васильевич. Я убеждаю Германа Ивановича учиться дальше.
– Науки грызть?! – вскричал Виктор с притворным ужасом. – А если человек предпочитает проектировать? – он мне подмигнул. – Здесь в институте нужен в первую очередь человек, который умеет держать карандаш в руке, а не перо за ухом! Который может предложить что-то толковое! Предложить и показать, а не рассуждать об абстрактных материях!
Виктор придвинул к себе стул, оседлал его, сложив руки на спинке.
– Аспирантура! А для чего? Для несуществующей «архитектурной» науки? Анализы, функции, радиусы доступности, плотность застройки… кто все это придумывает? «Остепененные» в министерствах из пальца высасывают! А о том, что архитектура может заставить нас плакать, восторгаться, бояться, забыли? Они и слов таких не знают! Кого они могут заставить плакать своими таблицами, формулами?
Роза Устиновна встала.
– У меня лекция. Мне непередаваемо жаль, что не могу дослушать ваши интересные рассуждения, Виктор Васильевич.
Она вышла.
Виктор проводил ее взглядом.
– Я себя при ней мальчиком чувствую. – Он, верхом на стуле, подъехал к моему столу. – А что мы, мальчики-девочки, с детства видим вокруг? Унылость. Поэтому, Гера, я понимаю тебя. Вырваться из серости! Начинать – с образа! Раздвинуть стены, выйти в красивое пространство… Мы должны взывать к эмоциям студентов! Учить их, привычных к некрасивому, видеть! Как музыканта – слышать, так архитекторов – видеть. Ну, пошли, Гера, взывать, вопиять.
В аудитории было человек шесть.
– Однако!.. – сказал Виктор. – Посещаемость ниже среднего. Дайте-ка мне журнал.
– Не ставьте «энки», – попросил Прохор, – все подойдут, зачет сдают по светотехнике.
– Вас понял. Пригасите-ка музыку.
– Совсем пригасить, или чуть слышно можно оставить?
– Фоном оставьте, – Виктор отправился к Прохору.
А я начал «вопиять» в буквальном смысле этого слова. Я призывал немедленно браться за перья – не тянуть с подачей. Я упражнялся в красноречии. Рассказывал о силе графики. Об ее бескрайних возможностях.
Я должен их убедить.
А зачем? Какое мне до этого дело? Зачем убеждать их рисовать? И продолжаю убеждать. Мне кажется, я перестаю принадлежать себе. Я растворяюсь в этой аудитории и даже не знаю, какой я сам по себе, потому что я – какая-то сумма видений, возникающих в этих глазах. Когда они смотрят на меня, появляются двадцать Германов Ивановичей. Который, собственно, я?
До них я никогда об этом не думал. Меня не волновало, какое впечатление я произвожу на людей. Все было просто: я их любил или не любил, и они отвечали мне тем же.
– …Герман Иванович, а вы какую группу предпочитаете?
– Вашу, конечно.
Все дружно засмеялись. Слава пояснил, утирая слезы:
– Я имел ввиду… ВИА, по-вашему.
ВИА – вокально-инструментальный ансамбль, по-нашему. За какие-то
Ах, да, да, да, о красоте. Можно ли ей научить? Мой преподаватель считал, что нельзя, что он ничему не может нас научить, что мы научимся сами, если захотим. Мы хотели. Нам повезло, что он у нас был. Замечательный преподаватель, прекрасный! Всем бы таких! У никаких преподавателей – никакие студенты. Никакие архитекторы, никакие проекты. Все вроде бы на месте, все вроде бы есть, но как скучно на это смотреть. Унылые ящики. Кто-то унылый разбросал их на планшете. Как упали, так и построили. И в каждом доме, в каждой квартире – убогий вид из окна. Нет занавесок, чтобы закрыть вид. Можно залепить окна газетой.
Планшет Любы Давыдовой был завален бумажками, кальками, вокруг в самом живописном беспорядке валялись журналы, ручки, перья, тряпочки, промокашки. Самой ее не было, и все это мне показалось весьма подозрительным. Я смахнул с планшета все лишнее… и чуть не умер. На самом деле, чуть не умер. Дом был обведен толстым плакатным пером с немыслимыми лихими хвостами. Давыдова, конечно, была где-то здесь, я это чувствовал. Оглядел аудиторию. Так и есть. Спряталась за дверью, глазищи испуганные.
Детский сад! А я распинался, с пеной у рта рассказывал о возможностях графической подачи!
У Геры было такое несчастное лицо, что я торопливо заверила:
– Я все переделаю, перетяну планшет…
– Перетянете планшет?! А планировка? Все эти ваши «паучки», «пузыри», карандашные линии!.. Как вы их переведете?!
– Как-нибудь… Вы только не расстраивайтесь!
– Да я-то здесь причем?! Это ваша работа! Это вы должны себе локти кусать.
– Я кусаю…
– Что на вас нашло? К чему вам эти небрежные, корявые, жирные, жуткие линии? А, делайте, как хотите!
Я разодрала в клочки югославский журнал, в котором и нашла замечательно необычную подачу, мне так понравился тонкий, мелкий рисунок и жирные линии по контуру… Хорошо хоть, только дом запорола.
Я его соскоблю.
Возьму острую бритвочку и соскоблю миллиметр за миллиметром. Чему-то же я научилась за эти два с половиной года?
– Так, Шустова, что у вас? – спросил Виктор Васильевич. Он сел и полистал пояснительную записку. – Впечатляет! Большая редкость, когда работа начинается с пояснительной записки, с которой и должна начинаться! И про список литературы не забыли. Молодец, Шустова! Все в записке представили. Пятистенок вот вижу, шестистенок, дом двойной, тройной, дом кошелем, дом брусом. Но как вы используете эти знания в проекте? На вашем планшете означенных домов я не вижу.