Городской роман
Шрифт:
– А чего мне думать? Думать тебе надо, – откликнулась она, наблюдая с интересом за мучениями Володи. – Где ты их собрался искать? В огромном кожаном вишневом кошельке, который будет лежать посреди дороги и ждать, когда ты его поднимешь? Знаешь что, ступай-ка ты домой к маме, и пусть она дает тебе денежки, когда ты будешь ходить в магазин, а я не мама и не сиротский приют для обездоленных.
Володька поднял на Катьку глаза.
– А если я вернусь с деньгами? – с надеждой спросил он.
– И разговора не будет, – ухмыльнулась Катерина.
– Тогда жди.
Володька бросил в угол прихожей
Засунув руку в карман, Володя проверил, на месте ли его ключи от квартиры, и, нащупав их там, облегченно улыбнулся. Он знал, что в рабочее время матери дома не будет, а на тумбочке в прихожей обязательно будет лежать ее кошелек. И пусть он не набит крупными шуршащими купюрами, но то, что он не пуст, это уже кое-что.
* * *
Первый раз в жизни Ванечке по-крупному повезло.
Еле дождавшись вечера, не откладывая дела в долгий ящик, прямо в понедельник, Ваня взял Лену за руку и отвел в загс. Вопреки его ожиданиям никакой очереди в загсе не было, по-видимому, желающих сочетаться законным браком набралось не так уж и много.
Торжественно достав паспорта и квитанцию об оплате госпошлины, ребята присели на предложенные им стулья. Пока регистратор заполняла графы большущей тяжеленной тетради, занимавшей почти половину ее стола, Ваня и Алена с любопытством оглядывали полутемное парадное помещение дворца.
Огромные, во всю стену, зеркала отражали светлый мрамор полов и витую лепнину потолков. Золоченые рамы, в которые были вставлены эти зеркала, придавали залу строгий и парадный вид, призывая решившихся на столь ответственный шаг к глубоким дополнительным размышлениям. Множество золотистых зайчиков, отскакивающих от неподъемных хрустальных люстр, беспорядочно искрились на декоративных блестящих светильниках и бра, напоминавших своей формой старинные резные канделябры. Все кругом было настолько классически высокомерным и таинственным, что создавалась полная иллюзия того, что сейчас из-за поворота вот-вот выйдет старенький дворецкий с седыми густыми бакенбардами и подсвечником в руках и зажжет свечи.
Если бы ребята не были так поглощены необычной обстановкой, в которую попали, то, приглядевшись получше, они бы увидели, что алая ковровая дорожка, ведущая к закрытому залу регистрации, во многих местах протерта уже до дыр, а новая светло-салатовая краска стен, как водится, нанесенная во время ремонта поверх прежней, облупилась и во многих местах зияла трещинками и провалами. Старые кресла, обтянутые новой материей, выглядели почти безукоризненно, и только жалобные тяжкие вздохи, издаваемые ими в те моменты, когда кто-то устраивался на толстых подушках, свидетельствовали об их почтительном возрасте.
В помещении царила гулкая тишина, прерываемая изредка стуком каблучков служащих да сиплым кашлем самого регистратора. Видимо, на отоплении в загсе экономили, так же как и на освещении, включая и то и другое только по воскресным дням, когда происходила непосредственно сама церемония.
Тощая, завернутая почти до самого носа в толстый вязаный шарф регистраторша недовольно сверкала узенькими стеклышками в серебряной оправе. Очки были странной прямоугольной формы, приплюснутыми сверху и будто вытянутыми по краям. Они были настолько маленькими и плоскими, что глаз регистраторши рассмотреть не удавалось ни под каким углом, потому что невесомая светлая оправа разрезала их на две равные половинки, раздваивая изображение, словно на допотопном телевизоре с никудышной настройкой.
Выражение лица женщины было ответственно-нахмуренным, строгим и почти враждебным, – видимо, ей до смерти надоело сидеть в этой полупустой и полутемной комнате, кашляя и ожидая у моря погоды. Глядя на ее выпирающие скулы, резко переходящие в две глубокие ямы, Иван почему-то вспомнил об уроках географии и о Марианской впадине, нарисованной на карте темнее, чем все остальные водные пространства Земли. Руки ужасно важного ответственного лица были сплошь увешаны золотыми кольцами, и, глядя на все это великолепие, было непонятно, как у человека хватает сил двигать пальцами, отягощенными подобным грузом.
На уголке стола скромно ютилась маленькая треугольная пластиковая подставочка, извещавшая желающих подать заявку, что сегодня, шестого декабря две тысячи четвертого года, – понедельник и что сегодня дежурным администратором является не кто иной, как Долотова Оксана Филипповна.
Записав что-то в свою важную книгу, Долотова подняла на молодых ребят свои половинчатые глаза и с расстановкой произнесла:
– С документами у вас все в порядке, можете забрать назад.
Протянув паспорта через стол она еще раз окинула оценивающим взглядом пришедшую на ночь глядя пару, будто решая, действительно ли так серьезны их намерения, а потом, разогнув спину и хрустнув плечами, неторопливо добавила:
– Ваша регистрация состоится пятого марта две тысячи пятого года, в субботу, в двенадцать часов дня.
– А почему не пятого декабря следующего года? – возмутился Иван. Он так долго ждал этого события, что откладывать свою мечту еще на три месяца ему казалось просто кощунством.
– Не грубите, молодой человек, – прохрипела регистратор и снова закашлялась, уткнув нос в шарф. – Порядок для всех один, или вы считаете, что ваш случай настолько неординарен, что вы имеете право требовать для себя каких-то льготных условий? – Она наклонила голову набок, внимательно посмотрев на Ивана, и ее стеклышки в оправе блеснули.
– Я ничего не требую, – вежливо проговорил Иван, – просто три месяца – это так много!
– Если вы решили соединить свои жизни навсегда, то три месяца – это сущие пустяки, – произнесла та, и в ее голосе не было никаких эмоций.
Неприязненно посмотрев на женщину, он вдруг с обидой подумал, что, видимо, ей абсолютно все равно, ей просто нет никакого дела до его судьбы, до того, что сейчас, возможно, решается вся его дальнейшая жизнь.
– А если я смогу вас материально заинтересовать, можно ли рассчитывать на то, что для нас найдется место поближе? – с укором произнес он.