Городской роман
Шрифт:
– Ваня! – одернула его Лена, глядя на администратора извиняющимся взглядом. – Простите его, пожалуйста, он сказал это не со злости, просто ему пришлось слишком долго ждать этого дня. Простите еще раз, – проговорила она и, покраснев от досады, с силой потянула Ваню за рукав.
Выйдя из дверей загса, Иван полуобрадованно-полуогорченно взглянул на Алену и, комично надув щеки, произнес:
– Человек сам себе вешает ярмо на шею, а ему палки в колеса вставляют.
– Что? – сощурила глаза Лена. – Это кто тут себе ярмо вешает? Ты?
– Причем, заметь, вполне осознанно и
Одной рукой он ухватился за молнию куртки, засунув большой палец внутрь и выставив остальные плотно сложенными наружу так, чтобы как можно больше походить на Кутузова. Зажмурив один глаз, он чуть выпятил вперед нижнюю губу и сосредоточенно нахмурил брови, сложив их в каком-то немыслимо кривом изломе.
– Сейчас ты за свои слова поплатишься! – воскликнула Аленка.
Наклонившись вниз, она схватила снег и, слегка приплюснув его перчатками, залепила в Ивана снежком. Сделав неуловимое движение головой, он отстранился, и снежок, пролетев мимо него, ударился в стеклянную дверь загса.
– Получите сдачу! – воскликнул он, резко наклоняясь и запуская в Лену ответный снежок. – Не забудьте расписаться!
Снежок закрутился в воздухе и угодил прямо ей за шиворот.
– Ну, все! – грозно крикнула она. Глаза ее сверкали задорным огнем, щеки раскраснелись, а чудесные длинные локоны, выбившись из-под меховой кепки, упали на лицо.
– Ой! Я не хотел! Ой! Я не целился! – оправдывался Иван, закрывая руками шею и макушку от летящих в него снежков. Он щурился, ежился, но с места не сходил, пригибаясь каждый раз, когда выстрел достигал цели. – Ой! Ой-ой-ой!!!
– Вот тебе, Кутузов!
Долотова с завистью смотрела в окно на ребят, улыбаясь и пряча нос в полосатый шарф; их молодая энергия и задор частично передались и ей, напомнив о тех днях, когда она была такой же девчонкой и считала, что жизнь только начинается. Накинув платок на плечи, она, приоткрыв дверь, высунула в образовавшую щелочку нос и, стараясь говорить как можно громче, хрипло крикнула:
– Грачев! Зайдите на минуту!
– Все, сейчас с меня снимут ярмо, и я опять стану холостым, – заявил Иван, отряхиваясь от снега, торопясь проскочить в дверь и скрыться от заслуженного возмездия.
Потопав ногами о коврик, он проследовал к столу Оксаны Филипповны и, остановившись около него, серьезно проговорил:
– Простите меня, пожалуйста, я не хотел вас обидеть, неудобно вышло, просто я ждал этого дня три года и никак не думал, что придется ждать еще три месяца.
– Я не сержусь, я привыкла к тому, что все требуют расписать их чуть ли не на следующий день после подачи заявления, – засмеялась она и тут же закашлялась снова. – Но у нас существует запись, и больше, чем позволяет помещение дворца, мы принять не сможет при всем желании.
– Хорошо, я подожду еще, – согласился Иван, собираясь уходить.
Подождите, – произнесла Долотова, открывая заново свой тяжелый пыльный кондуит. – Знаете, вы мне чем-то понравились, и я думаю, что смогу вам помочь. – Бросив взгляд на озадаченное лицо Ивана, она опять засмеялась, с трудом удерживаясь от кашля. – Три месяца назад
Он покраснел до корней волос, уже сожалея о своей бестактности и неразумном поведении.
– Только знаете, это совсем скоро. Вот, – она провела пальцем по строке, проверяя правильность записи, – все верно. Восемнадцатое декабря, одиннадцать сорок пять. Если вас устроит, то это уже через двенадцать дней. Успеете?
– Правда?!! – Глаза его засияли, и, если бы он не постеснялся показаться перед строгим должностным лицом совсем уж полным дураком, то в эту секунду он бы, словно обыкновенный мальчишка, перевернулся через голову, сделав сальто во всем своем тяжелом облачении. В эту минуту он был настолько счастлив, что готов был схватить Оксану Филипповну в охапку вместе со стулом и сделать несколько танцевальных па, закружившись по полутемному залу.
– Так вас записывать?
– И вы еще спрашиваете?
Глядя Ивану вслед, Долотова заметила, что он идет, стараясь сдерживать сами собой ускоряющиеся шаги. Решив быть респектабельным и положительно цивильным, он, попрощавшись с регистратором и поблагодарив ее от всей души, неторопливо направился к дверям, но ноги его двигались быстрее, чем ему хотелось. Поэтому, едва достигнув тяжелых стеклянных дверей, он, наплевав на всю свою солидность и обстоятельность, выкатился на улицу, к ожидавшей его Аленке, схватил ее на руки и закружил по занесенной снегом дорожке.
* * *
Выход, будто подсказанный Володьке кем-то свыше, казался гениальным и простым одновременно. Действительно, совершенно незачем ломать голову и изобретать велосипед заново, проще было подняться к себе и взять деньги из кошелька матери. В самом деле, это решение было оптимальным буквально для всех.
Самому Володе деньги были нужны просто-таки до зарезу, как воздух, о Катерине и говорить нечего, а мама быть против не могла даже в принципе, ведь, если здраво рассудить, она бы так и так потратила деньги на него, живи они по-прежнему вместе. Единственное, что могло ей не понравиться, так это то, что он возьмет деньги в ее отсутствие, но тут уж, простите, она виновата сама, потому что охоту встречаться с ней своими деспотическими замашечками отбила у сына начисто.
Наверное, живи они сейчас вместе, сумма ее расходов была бы несколько меньше, но ничего не поделаешь – в данном случае обстоятельства складываются так, что мамочке волей-неволей придется раскошелиться, ведь, в самом деле, не идти же ему воровать! Взять деньги из дома на пропитание – это одно, а покуситься на чужую собственность – совсем другое.
Воровством задуманное Володька не считал, потому что ни в один чужой карман не лез и булочку с прилавка не стягивал, мало того, в своих действиях он не усматривал никакого криминала, можно даже сказать, что совесть его была почти что чиста и своего обладателя никакими дурными упреками особенно не терзала.