Горожане
Шрифт:
Почему я не женился на ней? Не знаю. Впрочем, зачем хитрить — прекрасно знаю. Боялся, что не хватит сил круто изменить жизнь. Я представлял, сколько энергии объявится у Люси, когда она захочет удержать меня, прибрать к рукам. Имя мое начнут трепать на каждом перекрестке, а я очень не люблю этого. Нет, не то. Вот чего я боялся: не повторится ли с Ирой та же история, что была у меня с Люсей? Ведь как поначалу я любил ее! Идиллия, да и только. Разве не скучал без нее, даже если не видел всего несколько часов? А теперь? Не знаю, что случилось, только не сумели мы сберечь то хорошее, что было у нас. И не получится ли то же самое с Ириной? Пока до сих пор мы ни разу не поссорились, а сохранится ли все это, если жить бок о бок неделями и месяцами? Нет, опять не то. Ира
Я не заметил, как заснул, провалился в тяжелую дрему. Разбудил меня пронзительный звонок в дверь. Теряя на ходу тапочки, я подошел, открыл замок — Саша.
— Галина приказала, чтобы я приехал. Телефон молчит. Боится, не случилось ли чего.
Я не ответил, машинально взглянул в зеркало. Щеку отлежал, на ней багровый отек, глаза заспанные, оплывшие, волосы всклокочены. Хорош, нечего сказать! Интересно, сколько же я проспал: час, полтора?
— Давай, Саша, чайком побалуемся.
— Нет, нет, — засмущался он. — Надо ехать.
— Пошли, — потянул я его за рукав.
Саша с опаской посмотрел на паркет, на свои ботинки и, ступая зачем-то на цыпочках, прошел на кухню.
Я поставил на плиту чайник, включил телефон и набрал свой служебный номер.
— Ой, Игорь Сергеевич, — обрадовалась Галя, — а вас все ищут! И телефонограмма из Москвы. Я объясняю, что вы больны, но телефон у вас молчит. Не знаю, что и думать… Попросила Сашу приехать.
Хотел было сказать о том, что водитель разбудил меня, но в последнюю минуту удержался. Как-никак Галя беспокоилась обо мне, сделала это из лучших побуждений. Попросил секретаршу перечислить, кто мной интересовался. Ермолаев, Тихомиров, Чантурия… еще несколько фамилий. Я подумал: кто только сегодня не звонил мне — и домой и на комбинат; все, кроме жены. Но тут же пристыдил себя: Люся просто могла не знать о моей болезни. Кстати, сам запрещаю ей звонить на работу без особой надобности, а как иначе она могла узнать об этом?..
А Черепанов, значит, молчит, выжидает. Ну, хорошо, пусть посидит в засаде, сам себя перехитрит. Приказ о назначении Гурама исполняющим обязанности подписан, обратного хода уже нет. А вот то, что Печенкина не объявляется, плохо. Придется самому разыскивать ее.
Галя прочитала телефонограмму от Котельникова: «Просим срочно уточнить план будущего года». Так… Значит, и в министерстве пожар, если вместо обещанной недели цифры требуют уже через два дня. И тут я задумался над тем, кто в пятницу в горкоме будет «прикрывать» меня с тыла. Колобаев? Не знаю, не уверен. Впрочем, многое станет ясно уже завтра, во время нашего с Фомичом разговора. Обком? Ну, его надо пока сбросить со счетов. Можно, конечно, рискнуть, выйти прямо на п е р в о г о, но тогда надо проявить большое искусство, чтобы мои аргументы перевесили ту версию, которую ему на стол, готовенькую, в упаковочке, положит секретарь по промышленности. Да, тут есть над чем задуматься. Отношение к этому человеку у меня непростое. Я зол на Федотова за то, что его высокое покровительство Черепанову связывало меня, многое усложняло в моей деловой жизни. Особенно обидно это было потому, что сам Федотов умел работать, делал это как бы с весельем и отвагой и это было для него естественным и постоянным состоянием, тогда как Вадим был способен лишь на вспышки. Так что выходить на первого — это риск, последний, отчаянный вариант, а сейчас, пока не все еще определилось, суетиться не стоит. Москва? Здесь у меня, пожалуй, позиции самые надежные. Министерство не позволит так просто, за здорово живешь, снимать директора комбината, который худо-бедно, а два года дает план, держит переходящее знамя. Хотя как на все это посмотреть — авария высветлила многое, невыгодное для меня… Но что такое
Есть, правда, еще и Котельников. Он тоже может бросить гирьку на чашу весов. Только бросит ли? Здесь, в Таежном, мы жили с ним мирно, без конфликтов, но особенно близки не были. Поэтому некоторой неожиданностью явилось для меня упорство, с которым стоял он на своем, «пробивая» мою кандидатуру, когда получил назначение в Москву. Конечно, послужной список у меня был внушительный: начальник СБО, секретарь парткома, главный инженер… Вполне логично надеяться на более высокую должность. Но и другие претенденты на директорское место — а они были и в Дальневосточном и, как узнал я потом, в Москве — тоже не лыком шиты, и никто не хотел уступать его добровольно.
Что и говорить, я был многим обязан Котельникову. Но теплее, интимнее наши отношения после этого все равно не стали. Да ведь и еще одно: с глаз долой — из сердца вон. Я часто вспоминал эту поговорку в Москве, когда Вячеслав Степанович задавал мне неизменный вопрос: «Ну, как вы там?» — улыбался, слушая меня, но я хорошо понимал, что мысли его далеки от Таежного; он весь в бумагах, которые, не прерывая беседы, мимоходом просматривал… Да и я, надо признаться, скованно чувствовал себя в этом просторном и уютном кабинете, непривычный облик Котельникова сбивал с толку: вместо разношенного свитера голубая рубашка, модный, в тон костюму галстук…
Конечно, таким, как Черепанов, легче: всегда можно спрятаться за чью-то широкую спину. А я? Всегда сам карабкался вверх, срываясь с крутых уступов, обдирая в кровь пальцы, но сам, трезво рассчитывая только на свои силы, упорство, сообразительность… Да еще и независимость свою оберегая. Что же тогда плакаться, если сознательно выбрал этот путь — без патронажа, без покровителей? Для меня просить о чем-то — сущая мука; буду изводить себя терзаниями и в последний момент все равно стушуюсь, уйду в кусты. А кто ничего не просит — тому ничего не дают.
Я угостил Сашу чаем, посудачил с ним и попросил приехать завтра к девяти. Только закрылась за ним дверь, зазвонил телефон.
— Это я… — возбужденный голос, ломкий, прерывистый, такой знакомый и такой любимый. У него были совершенно особые интонации: когда Ира загоралась чем-нибудь, то говорила быстро, словно бы перескакивая с одной темы на другую.
Не дожидаясь, пока я отвечу, Ира продолжала:
— Я знаю, ты болеешь. Хочу приехать к тебе. Прямо сейчас.
Как всегда, я не успевал следовать стремительному ее ритму, и, как всегда, по моему затянувшемуся молчанию Ира догадалась, о чем я думаю, сказала насмешливо:
— Не бойся: она в клубе, растит молодые таланты. А я на две минуты. Только назови номер квартиры.
Я положил трубку и почувствовал, что дрожу от совершенно непонятного волнения, Ира никогда не была у меня. Мне сделалось стыдно, что она увидит полнейший разгром в квартире.
Когда она пришла, я потянулся поцеловать ее, она отстранилась, сняла плащ, уверенно, словно не раз была в этом доме, нашла вешалку, повесила плащ и быстро прошла в комнату.
Беглый взгляд, всего несколько секунд, но, почувствовал я, их было вполне достаточно, чтобы особым, женским чутьем уловить беспорядок, или, точнее, н е у ю т в квартире.
— Тебя интересует, зачем я пришла? Ты у меня кое-что забыл…
Ира достала из полиэтиленовой сумочки долгоиграющую пластинку и подчеркнуто церемонным движением положила ее на журнальный столик.
Я взглянул на темно-красный кружок в середине диска. «Гендель — Бах». Да, это была моя пластинка. Когда Ира прослушала ее в первый раз, то поинтересовалась, что это за музыка. «Гендель — Бах. Разве есть такой композитор?» «Нет, конечно. Просто музыка записана вперемежку, а я не очень различаю, чей именно этот этюд. Что, нравится?»