Горожане
Шрифт:
У входа в цех беленой целлюлозы меня поджидал Чантурия — нам предстояло решить одну из тех мучительных головоломок, которые скапливались к концу месяца, когда мы «подбивали бабки», подсчитывали сколько процентов н е х в а т а е т до заветных ста. Сейчас задача была посложнее; лаборатория дала тревожные сведения — целлюлоза шла низкого качества. Если бы это была обычная продукция, можно бы закрыть глаза, как иногда мы это делали: несколько рекламаций от фабрик — беда меньшая, чем невыполнение плана. Но партия эта экспортная. А коль скоро мы вырвались на внешний рынок, вступили в конкуренцию с западными фирмами,
Цех встретил нас мучнистым запахом свежесваренной целлюлозы, легкой гарью окалины, приторностью разогретого машинного масла. В гигантском чане в последний раз переплавлялся липкий, вязкий кисель — будущая продукция для швейных фабрик. С усыпляющим, монотонным шумом вращается барабан, тянет за собой белоснежную ленту целлюлозы… белоснежную на вид, но не по строгим и бесстрастным требованиям лаборатории, мысленно поправился я. Еще раз посмотрел на контрольные цифры — самое заметное отклонение от нормы было в проценте содержания смолы — именно эту графу я отчеркнул красным карандашом. Старая наша беда! Год назад, казалось, мы уже решили эту проблему — поставили еще одну ступень смолоотделителей. И все разно коварных загадок оставалось много: как только белизна целлюлозы приходила в норму, хромала вязкость; и главное, баланс этот нельзя было отрегулировать раз и навсегда: древесина поступала разной степени смолистости, определялась эта степень пока «на глазок». Да и только ли в этом была загвоздка! Мы взялись осваивать те марки целлюлозы, из которых получаются высшие сорта шелка и штапеля. Отсюда и требования жесточайшие — к качеству сырья, воды, химикатов и плюс к тому нужна высокая стабильность технологического процесса. Ясно, что время от времени цепочка эта где-нибудь да замыкает, только вот где, разве сразу поймешь?
Я передал контрольные листки Гураму. Тот долго теребил свои густые антрацитово-черные волосы. Потом сказал тусклым голосом:
— Есть только один выход — доотбеливание. Двуокисью хлора. — Пожевал губами, добавил: — Жаль, что план подгоняет. А то хорошо бы разобраться, в чем дело…
— Разве кто мешает? Разбирайтесь. Прямая ваша обязанность.
Гурам молча проглотил мою реплику, хотя она, как уже потом, поостыв, я понял, вряд ли была справедливой: как ни странно, именно я больше всего и мешаю Гураму заниматься непосредственным его делом, все время отрываю то на одно, то на другое. Распрощался с Чантурия, медленно направился к заводоуправлению. Конечно, сегодня я буду под колпаком: каждому интересно посмотреть, как поведет себя директор комбината накануне смещения. Что ж, постараюсь утолить любопытство.
Раскрыл свою синюю записную книжку, в которой фиксировал все звонки, просьбы, поручения, без нее я шагу не мог ступить, и она стала на комбинате притчей во языцех, сразу наткнулся на запись: «Дом культуры». Вот уж не до него сейчас, но ведь решил: вести себя так, словно ничего не случилось. Вспомнил свою поездку на стройку во вторник, где ковырялись два человека… Нужно призвать Кандыбу к ответу!
Через несколько минут Галя соединила меня с заместителем по капитальному строительству.
— Тимофей Филиппович, сколько рабочих было позавчера на богом забытом объекте? Я имею в виду Дом культуры.
— Три бригады, — быстро ответил Кандыба. — Все чин чинарем…
—
— Ах, позавчера! — обрадованно воскликнул Кандыба. — Во вторник!.. Да, да, сейчас вспоминаю. Действительно, перебросил три бригады. Но всего на несколько дней.
— Вот что, брось дурачком прикидываться. Ни одного рабочего без моего разрешения. Забыл уговор?
— Игорь Сергеевич, надо вытягивать месячный план. А что заработают они на отделке — ноль целых и сколько там десятых?
— Ну, ладно, ладно… Только помни: вернусь из отпуска, сразу спрошу, как дела.
Хорошо, одного запугал. Да только, кажется, совсем напрасно.
— Не помешаю?..
Хмуро взглянул на вошедшего Ермолаева — даже его не хотелось видеть сейчас, до того муторно на душе.
— Объявил войну профсоюзу? Я встретил Стеблянко, он еле ногами переступает.
Я рассказал ему, что произошло.
— Это не здорово, — задумчиво протянул Володя. — Совсем не здорово. Но ты действительно уверен теперь в нем?
— Ну, на сто процентов не уверен, но, кажется, теперь мы смотрим друг на друга немножко по-иному.
— Дай бы бог! Это во многом меняет дело. Кстати, я заезжал утром на очистные, к Печенкиной. — Он помолчал немного, словно не мог найти подходящих слов. — С характером девица! И, чувствую, она обижена на тебя.
— Знаю, из-за квартиры.
— Нет, — Ермолаев поморщился, — не только из-за квартиры. Обижена невниманием твоим, тем, что нескольких минут для нее не нашлось.
Что я мог сказать в оправдание? Действительно, мне все труднее и труднее отыскать время для тех, с кем когда-то начинал работать на комбинате. Каждый год я обрастаю новыми знакомыми, поднимаюсь на более высокий ярус, откуда сложнее спускаться в нижние. Так что не одна Тамара должна быть на меня в обиде. И если сначала я терзался, переживал по этому поводу, то потом постепенно смирился. Рабочее время мое расползалось — на совещания, на о б я з а т е л ь н ы е встречи, разговоры, и я понимал, сколько теряю, лишаясь радости простого, без повода и причины, человеческого общения со старыми своими знакомыми, но другого выхода просто не было.
— И вообще, — задумчиво сказал Ермолаев, — дело здесь непростое. Оказывается, Печенкина тоже замешана в этой истории. Когда Авдеев подключал баллоны с кислородом, ее на станции не было: бегала мать проведать. Нарушение? Да еще какое! Видно, Черепанов и Плешаков и спекулируют этим. Так что девка сейчас меж двух огней: и хочется защитить Авдеева и боязно…
Я посвятил Ермолаева в свой план. Он нахмурился:
— Ох, и не вовремя ты это затеял, очень не вовремя! Конечно, квартиру дать ей нужно, и чем скорее, тем лучше, но ведь разговоры пойдут! О них ты подумал?
— Сам вижу, что не вовремя, — мрачно сказал я. — И все-таки рискнем?
Я начал рассказывать о предстоящей поездке в исполком, но тут в кабинет заглянул Чантурия. Приоткрыл дверь, увидел Ермолаева, извинился; через несколько минут заглянул снова. Я махнул рукой: «Заходите!»
Тот потоптался у дверей, нерешительно подошел к столу.
— В общем… если завтра вас снимут, я тоже уйду с комбината. Я за свою должность не держусь.
Ермолаев жестко отрубил:
— Надо думать о деле! Остальное приложится.