ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая
Шрифт:
— Ну, старик! Обрадовал меня! Теперь вижу: наконец нашел того, кого так долго искал! Тебя мне и не хватало! Будешь ты у меня за зоной жить!
Между тем, на колонне становилось все больше разношерстного народа. Строились настоящие дома — бараки из круглого, свежего леса; начались работы на самой трассе — отсыпка подъездных автодорог. Пришли автомашины, тракторы, горючее, кое-какая примитивная техника. Кое-что сбрасывали с самолета — например, оборудование для кузницы. Рональд видел, как летела похожая на бомбу кузнечная наковальня. Кстати, с тем же самолетом Василенко ухитрился получить посылку для себя — толстенную пачку почтовой бумаги, на которой Рональд впоследствии и написал своего «Господина из Бенгалии». Занял он 22 изрядной доброты тетрадки-блокнота с почтовой бумагой... [62]
62
Черновик,
Сменился начальник колонны: вместо пьяного гвардии майора прибыл старший лейтенант Платов, разжалованный из морских офицеров, фигура сравнительно благодушная. Дела он по-прежнему всецело передоверил Василенко, и тот остался полновластным хозяином на целом участке трассы. Передавали, что на воле и дома, а также здесь, на стройке, он обладал обширными связями с руководством, с органами МВД и, в частности, с местным кумом, то есть оперуполномоченным. Сидел он третий срок, и, как и оба первые, сидел «с почетом». Ведь «хапнул» он, судя по выписке из приговора, вагон кровельного железа из угнанного эшелона — вагон был присвоен Василенко, так сказать, лично. Остальные вагоны должны были ублажить потребности «вторых хозяев нашей области», как величал сам Василенко свою гангстерскую организацию, включавшую руководство каких-то трестов, хозяйственных фирм, юридических и партийных органов. Василенко признавался Рональду, что взял на себя львиную долю вины, предотвращая дальнейшие, более глубокие разоблачения. «Поэтому мне во всем помогут ребята с воли», — не раз говаривал он Рональду за рюмкой, стопкой или чаркой «под премблюдо». Кстати, Рональд пришел в ужас, когда узнал, из чего пекутся эти тяжелые пирожки для премирования ударников, именуемые «премблюдом» на этой колонне (премировали ли ими на других колоннах — Рональду осталось неизвестным). Оказалось, что премблюдо изготовляется из... американской сухой штукатурки! Рональд установил это, когда однажды нашел пустые пакеты из-под той «муки», шедшей на премиальные пироги. На пакетах значилось, что сухая, быстро твердеющая штукатурка предназначена для строительства временных полевых аэродромов и изготовлена в США. Шла эта штукатурка, видимо, для жилых и служебных помещений во временных аэропортах и содержала некоторое количество грубой муки вперемешку с измельченным цементом и прочими строительными ингредиентами. Даже луженые зекские желудки выдерживали это «премблюдо» с трудом. Потреблять обжаренные в тавоте или вазелине премиальные пироги можно было только в горячем виде — не съешь премблюдо с пылу, с жару — и оно за час становилось почти каменным. Что они творили в желудках и кишечниках — пусть представит себе американский автор этого стройматериала, столь успешно использованного ГУЛАГом для поощрения социалистического соревнования среди исправляемых трудом граждан...
Рональд не расспрашивал своего заказчика, есть ли у того надежды на досрочное освобождение с помощью «ребят с воли», то есть своих уцелевших соучастников, однако однажды, разоткровенничавшись и впав в меланхолию, Василенко сам признался: «Все мои надежды — только на роман и... товарища Сталина!»
Чем многолюднее становилось на колонне, тем труднее приходилось банщикам. Первые трое суток Рональд сидел и, не отрываясь, писал своего «Господина». Потом, волей-неволей, пришлось помогать ребятам. Зачислен он был «дезинфектором вошебойки». К неудовольствию Василенко, ему пришлось эту работу реально выполнять. Хотя работа дезинфектора брала в сутки не более трех-четырех часов, но завеска вещей и их снятие из жаркой «дезкамеры», представлявшей собою как бы большемерную печь-духовку, изнутри обшитую железными листами, отнимали много сил и доводили Рональда до изнеможения за эти короткие часы работы камеры. Василенко хмурился и часто корил банщиков: вы мне старика не занимайте, я вам лучше десяток «опешников» за него пришлю! Опешники — т.е. люди, доведенные недоеданием до изнурения и поставленные на «у.д.п» или «о.п» усиленное дополнительное питание или оздоровительное питание, сокращенно — «умрешь днем позже»... Присылать «опешников» он вероятно забывал, и Рональду приходилось работу дезинфектора выполнять...
Чтобы банный шум не мешал «неге творческой мечты», Василенко летом перенес Рональдов тайник на банный чердак. Там, в полной темноте, в пятидесяти шагах от ближайшей вышки, он сидел на доске, пользуясь другой доской в качестве стола, и, почти не разгибаясь, писал, что бы ни творилось на колонне.
А творилось там многое! Колонна окончательно была превращена в штрафную. Царил на ней дикий произвол и расправы. Учинял эти расправы подручный
Незаметно подошла осень, а с нею и та операция над заключенными, которую большинство переживает особенно болезненно, так называемая инвентаризация. Это одно из тех бюрократически-издевательских мероприятий Гулаговского руководства, которые имеют целью подчеркнуть зеку, кто он есть: бесправный, жалкий, голый раб. И... только, какие бы функции ни возлагали на него граждане начальники!
Заключенных всех рангов, статей и, состояний выгоняют за зону (у бесконвойников на этот день отбирают пропуска), заставив взять туда с собою все «шмутки», то есть одежду, постель и личные вещи, все, какие есть. Производится железный шмон во всех лагерных помещениях, на нарах, в тумбочках, служебных столах, в производственных мастерских и т.д. Все извлекаемое при шмоне уничтожается (если зек надеялся что-то утаить от вохры, вроде фотографий или дневника). Затем происходит «впуск» в зону поодиночке. У каждого проверяется все его имущество, заносится в формуляры, а все «неположенное» тоже уничтожается или отбирается. Раб остается голым и должен осознать, кто он! Ничего личного! Ничего сверх гулаговской шкуры!
Недаром в тайшетских лагерях ходила шекспировская формула: «Нет повести печальнее на свете, чем инвентаризация в Тайшете!».
Руководство колонны заранее готовится к инвентаризации. Так было и той осенью на штрафной, где царил нарядчик Василенко!
Банщики поддерживали с Рональдом живую связь с помощью приставной лестницы, ведущей на чердак. Василенко в утро инвентаризации появился под этой стремянкой и крикнул Рональду:
— Батя, я за тебя все сам обтяпаю. Ты не слезай! Сиди и... пиши. А лестницу ребята вынесут, люк... вохряки не приметят!
Но... вохряки таки приметили!
Когда все население штрафной уже стояло на улице в ожидании генерального шмона, а в бараках этот шмон уже заканчивался, кто-то из вохровцев увидал в потолке бани люк.
— А там у них что? — послышался законный вопрос. — Надо бы лестницу.
Нашли и стремянку! И вот, влезший в люк вохряк внезапно узрел Пимена-летописца, перед тремя светильниками, озарявшими листы рукописи... Пимен оброс седой щетиной и взирал на пришельца недоуменно.
— Ты... чего это здесь пишешь, а? — тон вопрошавшего был почта испуганным.
Рональд никогда бы своим умом не додумался до разумного ответа. Но по некоему вдохновению или наитию он тихо и твердо отвечал:
— «Капитанскую дочку»!
...Его привели на вахту, к селектору. Вохровцы решили довести о своем открытии дежурному по управлению. И надо же было случиться, что этим дежурным оказался... не кто иной, как Рональдов товарищ по Генеральному штабу, недавний з/к Виктор Альфредович Шрейер! Его сообразительность, столь необходимая разведчику и диверсанту (как он сам именовал одну из разновидностей своей деятельности в прошлом), и здесь не подвел. Ситуацию он оценил мгновенно, как только вохряк вызвал его телефонный номер и начал излагать суть дела.
— Вот тут, товарищ дежурный по управлению, на штрафной обнаружен заключенный. На чердаке сидел, с бумагой и чернильницей, при свете. Пишет он «Капитанскую дочку». Какие будут распоряжения?
Необходимо заметить, что разговор этот велся по селекторной связи, то есть все 47 колонн и управление четко слушали доклад вохровца и приказ управленца.
— Как его фамилия? — прозвучало из трубки.
— Вардей... Вальдер... Валдак... который Рональд Алексеевич.
— Так что он там пишет?
— «Капитанскую дочку», товарищ начальник.
— Вас понял. Ну что же, это хорошая вещь. Пусть пишет! У вас все?
— Все, товарищ начальник!
Рональду впоследствии думалось, что такие обороты бывают в редчайшие моменты жизни и не обходятся без промысла высшего... Ведь тем дело и кончилось тогда, хотя Василенко несколько дней умирал от страха и далеко упрятал «всю писанину».
А еще некоторое время спустя Василенко поднялся на чердак к Пимену-летописцу и предложил тут же чокнуться: