ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая
Шрифт:
— А повестя? Рассказы?
— Ношу их, как говорится, за пазухой, но пока не спешил выкладывать. Другими писаниями занят был.
— Какими же?
— Да так, разными. Стихи писал и печатал, критические очерки, рецензии, военные очерки, пособия по стилистике, даже учебник для студентов... Ну и... всякое прочее, включая сценарии, сценки и интермедии. Выпустил книгу очерковой прозы о Голландии.
— Ну, а... романом не желали бы заняться?
— Может, и занялся бы не без удовольствия, только... кому это нужно?
— Вот мне-то
Из-под складок марлевой завесы, свисавшей с тумбочки (это массивное плотничье изделие служило хозяину и временным письменным столом), появилась алюминиевая двухсотграммовая кружка, полная почти до верха. В нос ударил острый спиртовый дух. Это в лагере перепадает не часто! Тут же явилась и миска. Рональд хватил всю порцию слегка разведенного спирта и закусил жареным пирожком, плававшем в горячем жире. Нектар и амброзия, перемешанные вместе! Невыразимая отрада разлилась по телу, измученному последними передрягами!
Отдышавшись, Рональд быстро обрел способность слушать дальше.
— Видите ли, — продолжал собеседник мягко и вкрадчиво. — У нас только общие работы, к тому же колонна вскоре станет штрафной. На общих долго не протянуть, верно? А вы — человек образованный, много писали всякой литературы. Вот и хочу потребовать от вас труда по специальности, хе-хе-хе... Ведь сапожнику заказывают сапоги, портному— костюм. Ну, а литератору—роман. Правильно я говорю?
— А какой вы хотела бы заказать мне роман. Валерий Петрович? О чем?
— О чем? Гм... Сейчас увидите! Задумал я тут одну глупую чепуховину!
Василенко неторопливо отогнул край своего матраса и извлек из-под изголовья немецкий солдатский ранец-торнистер, обшитый тюленьей кожей. Из ранца появились на свет божий три пачки: общая тетрадь, исписанная чернилами, пакет с рисунками и несколько ученических тетрадок с карандашной записью. Прежде всего он достал несколько рисунков из пакета. Это были акварельки, с одной общей подписью: Ваня-Малыш. Картинки были слабенькие, на уровне семиклассника средних способностей.
— Это иллюстрации, — пояснил Валерий Петрович. — Хороши?
Он протянул Рональду картинку с тонущим кораблем. Картинка была ужасна!
— Где же текст? — нетерпеливо осведомился гость. — И если роман уже готов для иллюстрирования, зачем вам мои услуги?
— Вот — текст! — в голосе Валерия Петровича слышалась гордость. — Ну-ка, полистайте! Полистайте!
Рональд увидел на титульном листе такие заглавные слова:
В.П. ВАСИЛЕНКО (писатель) «Позднее признание» (роман).
Тетрадка была исписана бисерным бухгалтерским почерком с завитушками и закорючками.
— Это вы сами пишете? — Рональд изобразил в голосе восхищение.
— Нет, тут старичок один, бухгалтер, мне переписывает...
«Мериады звезд сияли на бархатном небосклоне» —начал Рональд чтение «Позднего признания» ... И сразу стало все ясно!
Как же быть дальше? Кто этот Василенко — сумасшедший графоман,
Положение Рональда оказалось не из приятных: темная лагерная писанина и... непонятный субъект, то ли проверяющий собеседника, то ли искренне довольный этой литературной продукцией.
— Так, Валерий Петрович, — заговорил Рональд с опаской. — С какого же оригинала переписывал бухгалтер этот текст? Ведь ошибок много. Чья была рукопись?
— Рукопись была... Володи Белоусова. Бригадник у Юрки Милосердного. Он писал. По моим указаниям. Только довел до середины и... бросил. Больше, говорит, иностранных знаний не хватает мне, ищите другого писателя. Вот, Рональд Алексеевич, беритесь за это дело! Позарез мне надобно этот роман кончить. Притом, поскорее бы! Беритесь, — и дело с концом!
— Но если я напишу исторический роман, какой же в этом прок для вас?
Василенко поднял на говорящего тяжелый, посерьезневший взор.
— У нас, Рональд Алексеевич, только общие работы! Чего спрашиваете, как малое дитя? Неужто портной пиджаки себе самому шьет?
— Понимаю... Значит, роман должен носить ваше имя?
— Ясно, мое, коли я заказываю!
— Вы хотели бы его опубликовать в печати?
— Ну, коли удастся, конечно хочу. Только это — дело далекое. А покамест я его товарищу Сталину в подарок послать хочу.
— Гм! Но почему же роман не на современную тему? Почему не о строителях, не о подвигах наших людей?
— Ни-ни-ни! Ни в коем разе! Тут можно так погореть, что потом — не откашляться! Писать только про старину. Не ближе как лет за сто пятьдесят. Иначе опер привяжется — пропадешь! Главное же дело — Сталин исторические романа любит. Это я точно знаю, от верных людей. Мы с вам где находимся? Недалеко от Курейки? А в Курейке он сам срок отбывал. Неужели не усекаете? Ежели он получит интересный роман из-под Курейки, разве он не обратит внимания? Подумайте, какая мысль! Понятно?
— Поймите, что сочинение большого исторического романа дело не простое и не скорое. Нужны материалы. Нужно время.
— Временем мы с вами, Рональд Алексеевич, вроде бы не обижены. У меня срок — двенадцать лет, только разменял. А у вас остаток — поболее трех, коли зачтут северные... Хватит, по-моему! Ведь надо с полгода, не более!
— Нет, в полгода не управишься! Требуется минимум год, полтора!
— Что вы! Многовато! Ведь половина-то уже готова. Целых сто страниц!
— Валерий Петрович! Скажу вам откровенно: то, что написано, это — испорченная бумага. Если вы хотите, чтобы получился у меня большой роман, то надобно его еще задумать, написать, выносить. Пусть даже о временах далеких, как вы желали — все надо начинать сызнова. А это очень трудно! Боюсь, что в наших условиях — просто невозможно!