ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая
Шрифт:
Как везде, новый этап направлен был прежде всего в баню. Разумные в иных условиях мероприятия превращаются в свою противоположность, коли диктуются бюрократическим службизмом: мол, «положено, и все тут!»
Потому что в тот день баней мог служить лишь бревенчатый сруб, прикрытый брезентом. Под этим хлопающим на ветру брезентом было адски холодно, но... положена санобработочка! Сперва — стрижка! Закон! Положено!
Когда волосы Рональда на полу смешались с чужими, он заметил, как сильно успел поседеть. Парикмахер, добродушный уголовник, ободрял новичка:
— Не пропадете у нас, коли сам хозяин оставил!
Ему принесли ведро натаянной из снега воды, пахнущей дымом костра. Банщики были сурового вида атлеты, обращались с этапниками, как с малыми детьми, но к Рональду, лицу, чем-то для
После бани пришло время трапезы. Кухня — навес из еловых слег. Под навесом подвешены на прочной слеге чугунные, закопченные, как в аду, котлы. Еда тоже пахла дымом, но была горяча. Была очередь за ложкой, потом за миской, потом за баландой. Так оно и положено на колышке!
Рональд ел и размышлял с горечью: как легко это переносилось на фронте, где народ грел тебя своей заботой, создавал атмосферу подвига, а здесь — все на позор, на посрамление, на унижение. Там — о каждом, пусть недолго, но жалели, каждого как-то поминали. Тут — издохнешь, так вздохнут с облегчением: одним гадом меньше!
У лагерного костра, перед неизвестностью, такие мысли приходят всегда, если ко всем бедам прибавляется еще и одиночество среди чужих и враждебных. Этих чужих и враждебных здесь — теперь сотен до двух, и среди них — ни единого знакомого лица. Положение невеселое! К тому же мучительно думалось о... несъеденных мясных консервах. Такой уникальный этапный паек на памяти Рональда случался за все года заключения второй раз. И даже воспользоваться не довелось!
И тут произошло нечто вроде чуда!
Представьте себе, что чужаку, только что приехавшему в незнакомую ему Москву, Прагу или Варшаву, прямо на вокзале некий таинственный незнакомец вручит ключ от трехкомнатной квартиры и скажет:
— Располагайтесь здесь, это мы для вас уже приготовили!
...Подошел к Рональду симпатичный молодой человек, отрекомендовался местным художником (художество на колоннах заключается в малеваний лозунгов социалистического соревнования и плакатов, рекомендующих «давши слово — держать его», «честным трудом умножать богатства Матери-Родины» и т.п.). Художник коротко представил себя Рональду как Ваня-Малыш и... повел Рональда в палатку. То есть сделал для него то, что было в тот миг важнее всего: обеспечил эму теплый ночлег! Ведь прибывшие с Рональдом этапники еще должны были НАЧАТЬ разбивать и строить палатку для ночлега. Эта работа даже при большом опыте берет не меньше суток. Палатка имеет 21 метр в длину и 7 в ширину, требует солидный деревянный каркас из толстых жердей, хорошо ошкуренных — лучше всего подходят молодые елки длиною в пятнадцать-семнадцать метров. Надо хорошо врыть в мерзлый грунт комли, прочно связать всю конструкцию каркаса, изготовить и приладить стропила и натянуть палатку на каркас. Устроить два яруса нар, застлать их лапником, устроить отопление, то есть установить на кирпичной основе железную печь, обычно из пустой бензиновой бочки, приладить дымоход из самодельных труб, скрученных из листового кровельного железа, утеплить тамбур, очистить и поправить слюдяные или пластмассовые оконца, пропускающие кое-какой свет в это жилище, — словом, как впоследствии заметил Рональд, его товарищи по этапу дважды ночевали на морозе, пока управились с постройкой и утеплением своей палатки... А сам он ночевал на общих нарах среди чужой бригады, в большой тесноте, но... в блаженном, благословенном тепле! С одного боку к нему прижимался Ваня-Малыш, с другого бока Рональд ощущал крепкую мускулатуру самого бригадира, разрешившего Ване пристроить чужого этапника на бригадном ложе. Было, впрочем, нетрудно догадаться, что сверх гуманизма Вани и его бригадира вновь прибывшего зека опекает еще и некая таинственная сила, исходящая от незримого покровителя.
Однако поздним вечером бригадир, которого звали Юркой Милосердным, пришел с «разнарядки» и сообщил вновь прибывшему, что он назначен в эту бригаду. Рональд уже знал от Вани-Малыша, что Юрка командует бригадой рекордистов на земляных работах. Это показалось Рональду пугающей вестью! Категория трудоспособности — низшая, здоровье — еле-еле,
— Это дело хозяйское! Если Василенко так распорядился — значит дело ваше в шляпе! Он у нас — всем делам голова! Двенадцать лет сроку у него, третий раз сидит, опыт у него большой. Здесь он — царь и бог!
— А гвардии майор? А командир взвода?
— Ну, куда те без Василенки денутся! Пьют оба беспробудно за спиной Василенки и забот не знают! Командир — парень простой, а майор — чистый алкаш! Дня не бывает, чтобы вусмерть не упился. Кто бы за них работать стал, кабы не Василенко!
— Слушайте, ребятки, Ваня и Юра... А он действительно писатель?
Ваня ухмыльнулся, а бригадир скорчил презрительную мину.
— Какой писатель! Разве здесь настоящий писатель выжил бы? Василенко — ХИЛЯЕТ за писателя. Вернее сказать, за романиста. Совсем малограмотный он, однако хитрый!
—А зачем же ему хилять за писателя? — недоумевал Рональд. — Ведь положение писателя в лагере выгод никаких не сулит! Мало ли я встречал в заключении настоящих писателей! Никто этого не ценил.
— Так то, может, враги народа были? И вообще, возможно, они настоящими были писателями. Таких, конечно, не поощряют! Ну, а кое-кто себе на этом только цену набивает у начальства. Мол, вон какой грамотей — писатель! Романист! За это ему — от начальства почет!
— Чем же он этот почет заслужил?
— Во-первых, слушок пустил, будто он член Союза писателей. Во-вторых, засадил он здесь парнишку одного из моей бригады роман писать. И — век свободы не видать! — думается мне, вас он для этого романа здесь и задержал! Потому что парнишке-то писанина надоела. И грамоты на роман не хватает...
Рональд слушал своих собеседников — художника и бригадира с великим интересом. В лагерях доводилось ему видеть матерых акул, гулаговских волков, гибнущих писателей (тяжко было вспоминать Бориса Ингала, слушать чужие версии о смерти Мандельштама, Бабеля, о судьбе многих поэтов, вроде Корнилова, Васильева, Чичибабина...). Но безграмотный мужик-нарядчик, «хиляющий за писателя» — такой персонаж встречался Рональду впервые!
Утром на разводе он узнал, что на колоннах, где нарядчиком служил Василенко, побеги были редкостью и нарушения режима случались скорее как исключение из общего правила. С бригадой Юрки
Милосердного пошел один конвоир, да и тот в середине дня куда-то исчез. Вывели бригаду на копку фундаментов для здания вохры. Рональду дали в инструменталке лом, лопату и топор. Он не без усилий донес их до места работ. Тут ему отвели участок, приказали расчистить его от снега и травы (по норме на это отпускалось 10 минут), а далее — копать в мерзлом грунте котлован под «стул фундамента». Норма — около 1 кубометра мерзлого глинистого грунта. До обеда с напряжением всех физических сил он очистил площадку, затратив на это 5 часов вместо десяти минут, потом ударил ломом, отколупнул квадратный сантиметр мерзлой глины и... перед глазами поплыл весь пейзаж! Подоспевший бригадир Юрка Милосердный глянул в лицо землекопу и убедился, что перед ним — не симулянт и не лодырь!
— Ступайте к костру, сядьте, передохните, — сказал он. — Что же мне с вами делать? У вас, что же, сердце... того?
— Немножко «того». Миокардит... Сейчас — уже ничего. Лучше стало.
— Больше ломом не работайте. Когда сможете, разметите снег с площадки. Да костер поддерживайте.
Часом позже подошел заключенный десятник. Грубо опросил, почему «энтот» сидит, костер жжет, а не «вкалывает, как положено». Милосердный обругал его столь же грубо —дескать, у меня на объекте не командуй. Десятник, ворча, сел к огню и начал расспрашивать новичка. Услыхав, что он литератор и режиссер, десятник вдруг попросил рассказать ему о... Махатме Ганди. Рональд никак не предполагал, что его могло хватить для такой темы более, чем на две минуты! Но спасла ситуацию книга Ромена Роллана, кажется, 20-й том сочинений великого француза, посвященный Ганди. Эту книгу Рональд читал давно, вместе с Катей, но какие-то отрывки уцелели в глубинах памяти и... вполне удовлетворили любознательного десятника! В его лице Рональд приобрел еще одного заступника.