Горячая купель
Шрифт:
Говорить после этого было не о чем. Сколько после войны появилось солдат и офицеров, которым не к кому ехать в отпуск!
— И все же поеду! — выдохнул Горобский. — Россия велика, — и, бросив окурок, оживился: — А вы заходите, если долго еще не уйдете. Во-он, смотрите, отсюда видно. Второй от угла розовый домик с маленьким садиком, видите? Вот там моя квартира.
Будто вспомнив что-то неотложное, он заторопился и ушел так же быстро и неожиданно, как и появился.
Не теряя зря времени, Коробов улегся поудобнее и скоро захрапел, выводя замысловатые рулады. Мартов, послушав эту сонную музыку, тоже задремал. И Грохотало,
К ней подбежал Земельный, ловко подхватил и понес высоко на поднятых руках. Потом опустил девочку очень низко над землей, подбросил высоко вверх, поймал и начал так кидать, приговаривая:
— Что, проказница, лезть так не боялась, а прыгать струсила! А? — Земельный бросал девочку все выше и выше. Она визжала и смеялась, что-то лепеча в восторге.
— Ах ты, коза востроглазая! На руках, так и страх пропал! — сказал он по-русски. Но девочке понятен был смысл этих слов, как и тех, что сказаны были раньше на немецком языке.
Из глубины сада, от флигеля, покрытого до карниза плющом, к Земельному подбежал мальчик лет пяти-шести. Он дернул солдата за брюки и строго сказал:
— Опусти: это моя сестра!
Земельный, словно опомнившись, глянул на мальчика, но девочку все еще держал в руках.
— Чего ты бормочешь? — спросил он по-русски.
— Отпусти: это моя сестра, — повторил мальчик.
— Э-э, нет, — уже по-немецки возразил Земельный. — Эта девочка — моя, Наташка! Правда, Наташка?
Девочка весело смеялась, а мальчик сердито дергал Земельного за брюки и капризно тянул:
— Отпустите ее, отпустите... Вон бабушка идет, она вам задаст!
— Отпусти ты ее, пока греха не нажил! — вмешался Жизенский. — Вон бабка ихняя идет, еще шуму на весь сад наделает.
— А что, по-твоему, и уважить ребенка нельзя, — сердито возразил Земельный. — Если б я им платил тем, чем они мне...
От флигеля по тропинке к солдатам шла седая старуха с клюкой в руке. Земельный, тяжело вздохнув, подчеркнуто осторожно поставил девочку на землю и, погладив по головке загрубелой рукой, проговорил:
— Дите безвинное, неразумное, не знает ишшо злости на людей.
Володе показалось, что в глазах у солдата блеснула слеза, но Земельный закашлялся и отвернулся. Девочка и мальчик, взявшись за руки, бегом пустились к бабушке. Та сердито схватила девочку за плечо, подтолкнула на тропинку и, что-то ворча, побрела за ними...
— Р-рота, стр-роиться! — вдруг раздался резкий голос Блашенко.
Солдаты, услышав грозную команду ротного, вскакивали со своих мест, быстро разбирали оружие, становились в строй. Старшина бросился помогать ездовым запрягать лошадей. Он давно служил вместе с Блашенко и с одного взгляда научился отгадывать его настроение. Сейчас все должно кипеть вокруг ротного. Допусти малейшую оплошность или заминку — ястребом набросится и никаких оправданий слушать не станет. Как
— Долго вы там намерены копаться со своим обозом?
— Сейчас, товарищ старший лейтенант, будет готово, — ответил старшина, подталкивая лошадь к дышлу повозки и бросая свирепые взгляды на нерасторопных ездовых. Блашенко не терпел уже никаких «сейчас». Он выровнял строй, командирам взводов приказал стать в голову колонны и скомандовал «шагом марш».
— Товарищ старший лейтенант, они ведь могут отстать, — вступился за ездовых Мартов.
— Вот новости, чтобы на конях от пехоты отставали!
— Да они же маршрута не знают! Вот мы сейчас завернем за угол, потом — за другой... А им куда ехать?
— Идите к ним нянькой, товарищ лейтенант! Выходить из города будем левее станции. Понятно?
— Слушаюсь! — козырнул Мартов и помчался назад, придерживая левой рукой планшет.
— На дворе вечер, а нам еще идти целых полсотни верст, — будто оправдывая свою раздражительность, произнес Блашенко и ускорил шаг.
— Но ведь не старшина в этом виноват, товарищ старший лейтенант, и не ездовые виноваты, что вас в отпуск посылают, а вы не хотите, — хохотнув, съязвил Коробов. — Чего же тут сердиться?
— Не тот сердит, кто кричит, да скоро отходит, а тот, кто молчит, да долго зло помнит... Вон Грохотало, ишь, как надулся.
Володя промолчал.
— А откуда известно, что мне отпуска не дают? — уже мягче спросил Блашенко, обращаясь к Коробову
— О-о, сорока на хвосте принесла. Вон их там сколько летало, сорок-то.
— Он спал все время, — решил Грохотало поддержать шутку, — это ему во сне приснилось.
— Во сне или наяву, черт побери, а правда. Я ему говорю: мне отпуск нужен; рапорт у них с самого конца войны валяется, а Крюков мне график, утвержденный батей, под нос сует. Ну, скажи на милость, чем выслужился этот Горобский? Орденов много? Служил в разведке? Ему, пожалуйста, а тут хоть лопни — не дают!
— Так ведь Горобский предлагал вам вместо себя ехать, как мне сорока доложила. Чего ж вы не согласились? — еще ввернул Коробов.
— Предлагал! Черти б ему так предлагали. Говорит, а сам смеется...
— Да нет, у нас он не смеялся, когда рассказывал об этом, — заметил Грохотало. — Говорит, ехать не к кому: все погибли.
— Может, и вправду с ним самим договориться? — раздумчиво произнес ротный.
— Подумайте: он говорил серьезно.
— А ну его к лешему с его благородством, — вдруг решил Блашенко. — Дождусь этого проклятого графика: не так уж долго теперь... Ведь у меня сыну четвертый год пошел! — Блашенко достал из планшета фотографию, с нее смотрело веселое лицо мальчика. Он смешно прищурил глаза и приподнял верхнюю пухлую губу, показывая ровные зубенки.
— Человек родился, вырос, в эвакуации был, а родной отец его еще и не видел. Вот дела!
Коробов взял фотографию. Колонну догнал Мартов и громко доложил:
— Товарищ старший лейтенант, повозки следуют за нами!
— Становись в строй.
— Сынок-то на отца не похож, — трунил Коробов, продолжая рассматривать карточку. — Курносый... Как назвали-то?
— Толькой назвали, Анатолием. Давай сюда фото. — Блашенко аккуратно завернул карточку в пергамент, положил в планшет, а оттуда достал карту. — Я вот что думаю: привал делать еще рано, а пока светло, я вам обстановку объясню и задачу поставлю...