Горячее лето 42-го
Шрифт:
– Анечка! Мы обязательно с тобой встретимся еще! Обязательно! Я обещаю тебе!
– Я буду ждать тебя, Андрей! До свидания!
– глаза ее наполнились не прошеной влагой, того гляди - заплачет.
– До свидания, Аня! Не плачь, пожалуйста, обещаю - я вернусь!
Подхватив из рук подошедших девчат котелок с компотом, я развернулся и, не оглядываясь, зашагал к своим товарищам. И вдруг, услышал за спиной буквально крик души:
– Андрей! Подожди!
Аня подбежала ко мне, взяла за плечи и прошептала еле слышно:
– Я обязательно тебя дождусь! Только ты возвращайся, Андрюша, милый!
– и чмокнула меня в щеку, развернулась
– Что это было, брат? Теперь начнут прикалываться, особенно Колян, не отбрешешься от них. Начнешь оправдываться, еще хуже будет. Поэтому, сунув брату компот, я отошел в сторону и молча, присел, привалившись к колесу полевой кухни.
– А ты, я гляжу, того, парень не промах!
– это повар решил высказаться, - быстро ты ее охмурил. Вроде за компотом пошел, а сам того! Время даром не теряешь!
– Ты же сам сказал - приглядись, вот я и пригляделся.
Мы еще плохо ориентировались на этой местности, поэтому, лучше всего нам было дождаться сержанта Зиновьева, который должен доставить нас к комбату. До берега Дона, отсюда, было два с половиной - три километра и до нашего слуха долетали, отдаленные расстоянием пулеметные очереди и хлопки разрывов, чем-то напоминающие ночные взрывы на берегу, когда мы нашли Свистунова.
– Из минометов кроет, гад!
– сказал повар, сворачивая самокрутку.
Колян не выдержал и обратился к нему:
– Табачком не угостишь, дядя?
– Закуривай, на доброе здоровье. Для хорошего человека ничего не жалко!
– он оторвал кусочек газеты и отсыпал из кисета в ладонь Николая горсть табака. Повару, видать, жуть как хотелось поболтать хоть с кем нибудь. А тут мы подвернулись, просто подарок судьбы.
– Вы, говорят, с того берега вчера приплыли?
– ненавязчиво затевал разговор словоохотливый повар.
– Я смотрю, солдатское радио у вас работает просто отлично!
– Витька от голодной смерти был спасен и ему, видно, тоже хотелось с кем-нибудь "язык почесать".
– А как же! Оно, это радио, как ты говоришь, завсегда все новости узнает первое и передает, то же самое, нормально. Ну, так что-же?
– не унимался повар.
– Что-же? Не было такого, дядька, люди брешут, а ты и уши развесил! Нельзя слухам разным, непроверенным, доверять-то! Вон, в сорок первом, как было? Немцы уже по всему миру раззвонили - мол, Москву уже взяли. А вышло что?
– Что?
– Вот только прикидываться не надо, как будто не знаешь, что под Москвой случилось. Надавала наша Красная Армия фашистам хорошенько и погнала их на Запад. Не совсем далеко, конечно, отогнала, но все-таки - факт.
Повар с удивлением посмотрел на Витьку и о чем-то задумался.
– Сыпни и мне, табачку, если не жалко, для хороших людей, - не выдержал я. После еды так и тянуло закурить.
– Не жалко!
– повар насыпал и мне табака и дал клочок газеты на закрутку. Пока я сворачивал козью ножку и прикуривал от самокрутки брата, Витек пристроился в теньке и, похоже, решил вздремнуть слегка. Ну, точно, все как в армии: до обеда солдат борется с голодом, а после обеда со сном. Наш друг, в борьбе со сном, явно проигрывал. Не успел он закрыть глаза, как через мгновение уже мирно "сопел в две дырки".
Брат, видно сильно затянулся и, не выдержав, поперхнулся и
– А крепкий у тебя табачок, дядя!
– откашлявшись и вытерев рукавом гимнастерки глаза, весело констатировал Николай.
– Что есть - то есть! Крепкий, зараза! Да я привык уже. А зовут меня - Степанов Кузьма, - тихо засмеялся повар, - а то все дядя, дядя. Какой я тебе дядя? Мне двадцать восемь всего!
– Давно воюешь?
– поинтересовался я.
– Давно! Считай полгода уже.
– Где ж побывать довелось? Небось, не одного фашиста своей поварешкой ухайдокал?
– все также весело спросил Николай.
Улыбка слетела с лица Кузьмы, и он ответил брату вполне серьезно:
– Да много где побывать удалось. Из под Харькова еле ноги унесли. И кухня моя, где-то там осталась, - он махнул рукой в сторону Дона и тяжело вздохнул, - да что там кухня! Кухню-то мне, видишь, новую дали, а ребят, что там остались, уже не вернешь.
Немного помолчав, сильно затянулся и выпустив дым добавил:
– Крепко они нас, гады, жиманули, ничего не скажешь.
И опять вздохнул тяжело. Он сидел с нами под деревом, самокрутка его почти догорела, а он все смотрел, невидящим взглядом, куда-то вдаль, словно видел наяву весь тяжелый путь отступления и тех друзей-товарищей, что остались, навеки лежать по всему этому скорбному пути. Тех, что никогда уже не встанут в строй.
Да, елки-палки! Затронули за живое человека. Хотя, он пока не знает, а может и никогда не узнает, какой ценой достанется всем нам Победа. Какую кровавую жатву соберет эта Война. Сколько миллионов жизней советских граждан мы не досчитаемся 9 мая 1945 года? А умершие от ран уже после войны, а не родившиеся дети, которые могли появиться на свет, но теперь уже не появятся никогда, потому, что их потенциальных родителей просто сожрала эта страшная штука - Война? Потому-то, до сих пор, приезжая по работе в небольшие селения своей малой Родины, бывшей Сталинградской, а теперь - Волгоградской области, почти везде, на центральной площади, даже самого малого, совсем захудалого хутора, видишь памятники и обелиски тем, кто не вернулся с войны. На них фамилии павших в боях за Родину и часто, одна фамилия повторяется подряд несколько раз. Кто это? Однофамильцы? Нет, это не однофамильцы, это отцы и сыновья, братья и племянники. Родственники, одним словом. И хорошо, если успел пожить человек до войны, женился, хоть одного ребенка родил. Оставил после себя след на земле, потомство, то есть. А сколько таких, кто ничего не успел, просто кончил десять классов 22 июня 1941 года. И все. И может, даже подвига никакого совершить не успел, да что там - подвига! Фашиста ни одного в глаза не видал, не то, что бы выстрелить по врагу из знаменитой винтовки Мосина. Он просто попал под бомбежку на марше к фронту, и в лучшем случае, был зарыт добрыми людьми в ближайшей воронке. А в худшем...
– Ничего, не журись, Кузьма Степанов! Будет и на нашей улице праздник! Скоро мы их жиманем, - решил я поддержать его, - так жиманем, что побегут, паразиты, без оглядки. До самого Берлина погоним это проклятое племя!
– Да ведь какая силища прёт!
– Так и что, по-твоему, забиться в угол и лапки сложить? Они ведь тоже, живые, пока люди, хотя людьми называться права не имеют, за все то, что сотворили они на нашей земле. А значит, как люди они смертны, как и любой из нас! Да если бы каждый наш боец по одному фрицу уничтожил, войне бы давно конец настал.