Горячее сердце. Повести
Шрифт:
— А не кажется тебе, — глядя в налившиеся холодом глаза Виктора, сказала она, — что эта резолюция, увольнение Алексея Трубинского с работы, выселение Михаила Попова с квартиры — все это ответвления от одного и того же корня?
Виктор нахмурил брови.
— Возможно.
Вера была уже почти уверена, что рукой писавшего резолюцию водил кто-нибудь вроде Алеева или Калашникова.
И на студенческом собрании предстояло сразиться с ними...
На открытой веранде летнего клуба в Александровском саду гудели баски универсантов,
— Вы не переживайте, Вера. Все будет хорошо!
Она поймала его суетливый взгляд.
— Я не волнуюсь, Гриша, и вам не советую.
Прошел мимо них Софинов, знакомый по Петрограду универсант. Тужурка застегнута наглухо. Ясно и неподкупно сияют начищенные пуговицы. На Веру даже не взглянул.
— Верочка, большинство за то, чтобы оставить вас! — щекоча дыханием шею, шептала Лена Круглова.
«Они думают, что это очень задевает меня — останусь я или нет в «корпорации». Жалко, что заболела Ольга Гребенева, ушел на митинг в 106-й полк Виктор. Придется одной...»
Веру раздражало, что томительно долго собираются студенты, чего-то тянет с началом собрания вихрастый казанец с курчавыми баками, раздражали сочувственные взгляды курсисток...
Бубнящий гомон словно обрезало голосом Софинова. Он вышел на середину, снял с рукава пушинку, заложил руку за борт тужурки. Он говорил о том, что большевики продались Вильгельму, что они подбивают народ на насилие, грабежи. Все то же, что уже столько раз произносилось в Вятке со всяких трибун.
Вера ломала в руках веточку сирени. Ей было противно слушать этот сухой ровный голос, противно смотреть на Софинова.
Он кончил говорить.
— Пусть сам уходит! — раздался дрожащий обидой голос Лены. Кто-то ее поддержал, кто-то огрызнулся. В гвалте трудно было разобрать.
Вдруг на середину веранды вывернулся взлохмаченный Гриша. В своей черной косоворотке с витым поясом он походил на сельского учителя. Близоруко щурясь, взмахнул рукой.
— Тише. Тише. Ну, тише! — умолял он. Когда угомонились спорщики, снял очки, повертел их в руках. — Я прочитал резолюцию Коли Софинова, послушал его выступление и пришел к выводу, что он слишком сгущает краски. Ведь мы прекрасно знаем товарищей, против которых он выступает. И нет в их поведении ничего такого... Я бы сказал, опасного для общества.
— Плохо знаешь! — крикнул кто-то из угла.
Гриша повернулся на голос.
— Насколько знаю, они не такие. Я предлагаю следующее: пусть Софинов попросит прощения, пусть они пожмут друг другу руки. Ведь...
— Чего захотел!
— Ха-ха, миролюбец!
— Очень хорошо он сказал, — понеслись выкрики.
«Какой галиматьей закончил Гриша свое выступление, — Вера передернула плечами. — Мириться? Прощать? Ни за что!»
Она отбросила измятую ветку и встала на Гришине место. Лицо ее горело, но она чувствовала себя спокойной, голос
Шум разом смолк.
— Да, мы большевики. Я большевичка! Но я не стыжусь, а горжусь этим, — раздельно произнесла она, подняв красивую гордую голову. — Мы против войны, как многие из вас были против нее в прошлом году. Мы — за социалистические преобразования. За это боремся и будем бороться. Но мы против грязи и нелепостей, которые приписывают нам обыватели и враги. Мы не раскалываем топорами икон, не собираемся грабить продовольственную управу. Здравомыслящие люди понимают это.
Она нашла узкое лицо Софинова, с презрением сощурила глаза.
— Господин Софинов (я никогда, — со сдержанной силой произнесла Вера, — никогда не назову его товарищем) весь во власти этих слухов. Под их влиянием возмутился его обывательский дух. И вот появилась эта грязная бумажонка, где он, играя в благородство, хочет наставить нас на путь истинный. Но нам с ним не по дороге. Мне ясно, ясно всем моим товарищам: Софинов добивается одного, чтобы от нас отвернулись. Возможно, найдутся такие студенты и курсистки, которые станут травить нас...
Вера перевела дыхание и, волнуясь, тихо, но горячо проговорила:
— Этим нас не запугать. Мы не откажемся от своих убеждений. Такого не будет никогда!
Несколько человек ей зааплодировали.
Вера пошла к Лене. Не дойдя до столба, около которого стояла подруга, повернулась снова. Увидела влюбленное Гришино лицо.
— А руку, — резко бросила она, — а руку Софинову я никогда не подам!
Теперь не было умиротворенных.
— Что, съел? — кричала Лена.
— Это же нахальство с ее стороны!
— Сильно сказано!
— Самого его исключить надо!
Но друзей на собрании было все-таки меньше; Вера поняла, что резолюция будет принята. И когда вихрастый студент-казанец с баками ставил вопрос на голосование, сошла с веранды. Пусть будут злорадствовать одни и сочувствовать ей другие. В конце концов, главное — работа.
В полутемной аллее, затененной переплетенными кронами лип, сутулилась длинноволосая фигура Алеева.
«Случайно ли был он здесь? Наверное, не случайно», — решила Вера.
У портика сада ее догнала Лена. Молча махнув рукой на веранду, крикнула:
— Ну их всех к чертям! Я с тобой пойду.
Она ощутила на спине между лопатками знобящий холод. Рука задрожала, расплескав на скатерть суп... Не веря себе, Вера подбежала к окну. С Пупыревки через открытое окно проник снова слабый голосишко мальчишки-газетчика: «Последняя новость! Заговор большевиков против революции разоблачен! Большевистские лидеры бежали из Петрограда!»
Не помня как, Вера очутилась в бестолково кричащей базарной толпе. Пупыревка гудела шмелиным гнездом. Слепой нищий, ворочая глазами-градинами, угощал толстую, в выцветшей плисовой кофте просвирню вином. Та, кривя слюнявый рот, пьяно хохотала.